Мятеж и… [всё, что вам угодно].

Правила всем давно известны: я должна выдать 10 фактов о себе на любую тему, которую вы предложите.

Я не слоупок, я просто не была уверена, что у кого-то найдутся вопросы. Потому что у меня, например, есть аск, но всякий раз, как я вспоминаю об этом, меня охватывает стыд и желание выпилить его к херам. Ведь его существование как бы говорит о том, что я считаю себя невъебенно интересной для народа, но его почти девственная чистота безжалостно обличает ошибочность этого убеждения. Результат – тройное унижение: я неинтересна, я неправа, и, вдобавок, каждый желающий может в этом удостовериться. Лучше бы пришли и обосрали, честное слово.
В общем, этот флешмоб приглянулся мне с самого начала, но упоротые соображения из предыдущего абзаца оказались сильнее.
Однако обстоятельства меняются. Во-первых, меня немного обнадёживает постоянный прирост ПЧ, а во-вторых – после того, как я самостоятельно переустановила систему на ноутбуке, мне уже вообще ничего не страшно.
Так что вот. Будь что будет.

 Вандейский Мятеж и

французская литература.

французская литература.
1. Французская литература привлекает меня именно тем, что она французская. Я остерегаюсь каких-либо масштабных обобщений относительно её прочих достоинств, будь то стиль, атмосфера или особенности сюжета; для этого я знакома с ней слишком обрывочно, да и вообще разбираюсь в литературе недостаточно хорошо. Но, влюбленная во Францию пламенной и несуразной любовью, я по-дурацки готова принять с распростёртыми объятиями всё, что имеет к ней хоть малейшее отношение. Хотя это, разумеется, не всегда возможно, потому что гов merde пишут, снимают и делают во всех странах, и Франция – не исключение.
2. Мои любимый французский автор – однозначно Гюго. Ещё я очень уважаю французских экзистенциалистов – Сартра, де Бовуар, Камю; правда, я пока мало что читала из их произведений, но их идеи мне очень близки.
3. По интернету бродит шутка об особенностях классической литературы разных стран. Про французскую там сказано вот что: «История сапожника, вписанная в контекст революции или войны, чтоб ты прочёл историю, читая историю». Не знаю, применима ли эта характеристика ко всей французской классике, но это именно то, за что я люблю Гюго. Вот уж кто мастер превращать единичные судьбы в хроники эпох и одновременно уводить их куда-то в бесконечность, за рамки времени и пространства, где они становятся историями обо всём человеческом роде.
4. Звание нелюбимого французского автора я отдаю Бегбедеру, чьи книжонки представляют собой концентрат неаппетитных продуктов мужской социализации, самодовольно булькающих в собственном соку.
5. Для меня французская литература началась с детских стишков, оригиналы и переводы которых читал мне папа. Я почти не расставалась со сборником, на обложке которого красовалась упоротая улитка-якобинец. Кажется, эта книжка до сих пор валяется где-то дома, вся потрёпанная и обклеенная повязками из скотча.
6. Мне никогда особо не нравился Жюль Верн, но мама и бабушки его обожали, поэтому часто выбирали его книги для чтения вслух. Иногда это приводило к неожиданным результатам. Например, презабавная участь постигла «Таинственный остров». Уж не знаю, кто был в этом повинен – сам Жюль Верн или переводчик – но стиль повествования был старомоден, витиеват и крайне непривычен для детского слуха. Для нас с сестрой его символом стало слово «весьма», которое как-то совсем не использовалось в нашем окружении, зато часто встречалось в этой книге. И вот у нас появилась новая забава: сочинять про героев (которых мы почему-то называли смачнющими товарищами) упоротые истории, стараясь как можно чаще употреблять слово «весьма». Его необходимо было присобачивать даже к именам собственным; например, корабль горе-колонистов – «Благополучный» – назывался, по нашей версии, «Весьма и Весьма Благополучный».
В память о сомнительном детском остроумии наш лексикон до сих пор содержит такие выражения, как «весьма лёгкие работы» и «весьма трудные работы». Понимать их следует в обратном смысле. Дело в том, что наши рассказы наделили предводителя островитян недюжинными задатками самодура и маразматика. Каждое утро он раздавал своим страждущим, но всё ещё смачнющим товарищам десятки бессмысленных поручений. Услышав, что им предстоят весьма трудные работы, все расслаблялись, ибо на деле это означало принести монетку, полежать на берегу или что-то ещё в таком духе. Зато «весьма лёгкие работы» исторгали из всех глоток дружный стон отчаяния, потому что были невыполнимы. Например, «весьма легко» было «сфотографировать Весьма Таинственный Остров с нижней стороны».
Господи, зачем я всё это рассказываю?
7. В подростковом возрасте у меня появилось сразу несколько любимых французских произведений («Отверженные», «Собор Парижской Богоматери», «Граф Монте-Кристо», «Кармен»), но национальность авторов не делала мне ни жарко, ни холодно.
8. Поворотным моментом стала хуперовская экранизация «Отверженных». Почему-то именно после неё меня обуяла иррациональная тяга ко всему французскому – к литературе, к языку, к истории, к мюзиклам, к людишкам. Впрочем, мне трудно разбивать эту страсть на какие-то отдельные составляющие и трудно говорить о литературе, не касаясь всего остального. В моём восприятии всё это сметено в одну кучу.
9. В 13 лет я с возмущением записала «Девяносто третий год» в официальный рейтинг своих нелюбимых книг, где-то между увлекательным пубертатом Толстого и кровожадными развлечениями Тургенева. Сейчас я почти не сомневаюсь, что повторное прочтение вызовет у меня диаметрально противоположные эмоции. Франция, революция, Гюго! Я заранее шалею от счастья и восторга. Загвоздка только в том, что я непременно хочу перечитать «Девяносто третий год» на французском, а для этого надо сперва закончить «Отверженных» на французском, иначе я рискую застрять.
10. Вообще я стремлюсь к тому, чтобы читать книги в оригинале – не только потому, что это помогает совершенствовать язык, но и по другим соображениям. Оригинал не обязательно лучше перевода, но вызывает совсем другие ощущения; у него другой ритм, другие акценты, другие интонации – тут играет роль и звучание языка, и непереводимые смысловые оттенки. А ведь всё это составляет огромный пласт авторской работы. Если есть возможность оценить его – зачем лишать себя этого опыта?

 Вандейский Мятеж и

оптимизация режима.

оптимизация режима.
Какая неловкая тема. Ну что ж, извольте.
1. Я официально приступила к оптимизации режима 6 декабря и обещала регулярно отчитываться, да так ни разу и не удосужилась. Сперва погрязла в учёбе, потом это как-то отошло на второй план, а потом и отчитываться стало не о чем.
2. Я проявляла чудеса упорства и самоконтроля аж до конца декабря. Иногда мне случалось проспать, но никакие единичные нарушения не приводили к стойким сдвигам – я выправляла их на следующий же день, даже если для этого приходилось сократить сон до 2-3 часов.
3. Началом конца стала новогодняя ночь, задержавшая меня на ногах до 6 утра. Предыдущие три недели твёрдо убедили меня, что жалость к себе – мой худший враг и что необходимо всегда заводить будильник на 10.30, невзирая ни на какие обстоятельства. Но в этот раз я решила, что припозднилась по уважительной причине, и сделала себе поблажку.
4. В следующие дни мой режим тронулся, но мне было, в общем-то, пофиг. Я как раз занялась дипломом и постановила, что всё остальное теперь не так уж важно.
5. Последним гвоздём, положившим конец предприятию, стала сессия. Спать в ночь перед экзаменом – роскошь, недоступная прокрастинатору-перфекционисту. Даже будучи более или менее готовой, я не способна просто взять и лечь спать, когда можно что-то ещё прочитать и выучить. После первого экзамена я обдумала всё это и предоставила старым привычкам полную свободу, понимая, что неизбежные бессонные ночи сведут на нет любые усилия.
6. С момента окончания сессии мой режим перекувыркивался раз или два. Кажется, скоро будет третий.
7. Вся эта чехарда меня изрядно раздражает, но это последнее, о чём мне стоит беспокоиться на фоне хардкорных проблем с дипломом.
8. В декабре я решила собирать статистику о своих паттернах сна и скачала приложение, в котором удобно отмечать время укладывания и подъёма. Это прочно вошло в привычку, и у меня уже скопились данные за 3 месяца. Хотя от них было бы больше проку, если бы я ещё записывала причины сбоев.
9. К сожалению, у меня выработалась толерантность к будильнику-бегуну, который сперва казался чуть ли не панацеей. Не проснуться от его воплей по-прежнему невозможно, но теперь я на автомате вскакиваю, ловлю его, выключаю, заваливаюсь обратно в кровать и сладко засыпаю, не выпуская его из рук.
10. Я не слишком расстроена и совсем не обескуражена. Этот небольшой опыт показал, что я не безвольная игрушка в руках биоритмов и таки способна контролировать свой режим. Неудача постигла меня лишь потому, что эта задача перестала быть приоритетной. В следующий раз всё обязательно получится – надо только выбрать подходящий момент, когда внешние обстоятельства не будут помехой.

 Вандейский Мятеж и

прокрастинация.

прокрастинация.
1. Я считаю склонность к прокрастинации главным источником своих проблем и главной угрозой для своих жизненных планов.
2. Спонсоры моей прокрастинации – тревожность, боязнь неудач, отсутствие мотивации, недостаток самоконтроля, медлительность и перфекционизм, раздувающие любую задачу до размеров слона, подспудная уверенность в том, что время – резиновое, восприятие любого дела как экзамена, сосредоточенность на результате в ущерб процессу и на мечтах в ущерб реальности, и, наконец, страх перед требованиями и ожиданиями, которые непременно возрастут в случае успеха. Ох уж эти спонсоры, отбоя от них нет.
3. Я способна подолгу прокрастинировать не только над масштабными проектами вроде диплома, но и над сущими пустяками – например, над сообщениями в контакте.
4. У многих прокрастинаторов есть суперспособность: прокрастинировать до упора, а потом подсуетиться и финишировать с языком на плече в последний оставшийся для этого момент. У меня она раньше тоже была, а потом я всё проебала.
5. Лучшее лекарство от одной прокрастинации – это другая прокрастинация. Например, когда у меня нет никаких обязанностей, кроме работы, я приступаю к ней крайне неохотно. Но когда над душой висит курсовая или диплом, я радостно хватаюсь за рабочие задания так, словно всю жизнь о них мечтала.
6. Однажды я прокрастинировала, читая книгу о том, как избавиться от прокрастинации. Кстати, книга была ничего, но я так ни разу и не попробовала ни один из описанных там приёмов.
7. Прокрастинация заряжает меня любознательностью, вдохновением и энтузиазмом, намазывая благоухающим мёдом тысячи несвоевременных вопросов и занятий. Но в этом мёде столько дёгтя, что всё желанное и любимое оказывается насквозь пропитано горечью.
8. Иногда мне кажется, что я не смогла бы прервать прокрастинацию даже под дулом пистолета.
9. Я употребляла слово «прокрастинация» до того, как это стало мейнстримом. В первое время все смотрели на меня круглыми глазами и спрашивали, что это значит.
10. Я ожидала, что этот вопрос окажется самым лёгким, но в итоге наскребла 10 фактов с большим трудом. Моя прокрастинация – это попутчица, с которой приходится ехать в одном вагоне после бесконечного разговора, исчерпавшего все мыслимые и немыслимые темы. Я всё про неё знаю, мне нечего больше сказать, я безмерно от неё устала, и я не могу ни прогнать её, ни уйти сама.

Не прошло и полгода, а я уже ответила. Буду рада, если кто-нибудь подсыпет ещё вопросов.

запись создана: 25.02.2016 в 21:03

@музыка: Jefferson Airplane - "White Rabbit"

@настроение: Удручённое

@темы: Книги, Картошку не любили и не одобряли, Почему я такой орех?, Рецензии и реакции, Тургенев едет в Баден-Баден, Песнь кнута и пряника, Я однажды сказал одну фразу и теперь не могу заткнуться, Цель: оседлать биоритмы

---

Франкорадости.

Пользуясь своим немощным состоянием, я предалась разврату, от которого всячески себя ограждала – а именно, французским книжкам. Как-никак, для того, чтобы заниматься дипломом, мне необходимо сидеть за компьютером, а вот читать с телефона или слушать плейер можно и в кровати. К тому же, это помогает отвлечься от боли.

Сперва я читала «L’histoire de France tout simplement». Вообще-то я приступила к этой книжке ещё до нового года, но после перерыва, напрочь опустошившего мою память, вынуждена была начать сначала. Авторы обещали подавать материал удобно расфасованными порциями, планомерно отсеивая излишки, дабы в итоге склеить разрозненные обломки моих школьных знаний в единое гордое целое. Но, прочитав вот уже два раза одну и ту же главу, я так и не почувствовала, что информация надёжно осела в голове.
Я, конечно, не хотела бы застрять под завалом лишних подробностей; охотиться за деталями приятно тогда, когда уже соткана основная нить, на которую их можно нанизывать. И всё же для того, чтобы эта нить получилась прочной, информация должна быть в какой-то мере избыточной. Не настолько, чтобы в ней можно было заблудиться, а ровно настолько, чтобы хватало материала для самостоятельного переваривания. Чужая выжимка никогда не станет своей; в конце концов, знания формируются, а не передаются механически с носителя на носитель. Чтобы как следует усвоить информацию, мозг должен совершать с ней какие-то операции – хотя бы отделять главное от второстепенного. Я, например, давно поняла, что не люблю готовиться к экзаменам только по конспектам; хорошо, когда удаётся найти книгу, в которой рассказано всё то же самое, но более подробно. В этом случае времени уходит больше, зато информация приживается в голове, а не болтается, угрожая выпасть.
Так что впихнуть 15 веков в 20 страниц – это перебор. Дальше хронологическое дробление становится мельче, но как можно двигаться дальше, когда содержание предыдущих серий выливается из ушей Ниагарским водопадом?
Дополнительная сложность состоит в том, что книга рассчитана на французов, которые, как ни крути, приступают к ней не с пустым багажом. Всё-таки история родной страны всегда занимает не последнее место в образовательных программах, да и вне учёбы никуда не деться от исторических дискурсов в СМИ, искусстве, политике и так далее. Да, в голове получается каша, но это лучше, чем ничего.
Задайте мне любой вопрос по истории России – и я зависну, лихорадочно перебирая в голове имена, события и даты; но многие вещи легко восстановятся в памяти и встанут на свои места, если дать толчок.
Поэтому я охотно допускаю, что у француза после прочтения этих 20 страничек освежится память, упорядочатся знания и окрепнет уверенность в своей culture générale. А я вот потерялась в обилии людей, мест и событий, которые упоминаются так, словно я сто раз про них слышала, и объяснять не нужно. Не спасла меня даже википедия, к которой пришлось обращаться за помощью через каждые два слова.

Потом я наткнулась на другую книгу – «L’histoire de France pour les nuls». Вот она мне понравилась гораздо больше. Во-первых, о счастье, мне удалось найти аудиоверсию. Во-вторых, там тоже нет переизбытка информации, но всё же события излагаются более подробно, с откровенным расчётом на неискушённого читателя.
Вдобавок, там много эмоций, юмора и интересных разговорных выражений. Книга знакомит с фактами, но акцент скорее делается на том, чтобы дать читателю прочувствовать атмосферу каждой эпохи. Аудиоверсия делает это особенно ярко за счёт музыкального сопровождения.
Всё-таки люблю я эту серию для чайников. Углублённых знаний из неё не получишь, но для того, чтобы заполнить вопиющие пробелы или сориентироваться в совсем незнакомой области, она подходит идеально. Кстати, меня безмерно радует французское название. Я в курсе, что «nul» в данном контексте переводится как «чайник» или «нуб», но не могу выкинуть из головы тот факт, что «nul» – это ещё и «ничтожный». Получается, что книжка как бы обзывает меня ничтожеством за историческую безграмотность.

В общем, как вы поняли, интерес к истории у меня сейчас на первом плане. Но помимо этого я, конечно, продолжаю слушать «Отверженных».
Однако моё состояние улучшается, так что с французским пора завязывать. В отличие от диплома, он будет ждать меня столько, сколько понадобится.

***
Кстати, насчёт «Отверженных». В мизераблетред вчера принесли прекрасное – французский мультик 92-ого года.
Познакомьтесь. Вот этот удивлённый бегемот в цилиндре - это Анжольрас.






«Он был прекрасен, как ангел».
«Он весь сиял молодостью и, хотя бледность порой покрывала его щеки, был свеж, как девушка».
«Достигнув зрелости мужчины, он все еще выглядел ребенком».
Как видите, авторский замысел воплощён на уровне «бог».

Впрочем, сюжет доставляет не меньше, чем «кастинг».
Лезами позарез надо связаться с генералом Ламарком, но они считают, что это невозможно. Козетта, которая почему-то тусуется с ними, сурово отчитывает их за бездействие. Наступает момент судьбоносного просветления: поражённые лезами понимают, что они кучка сраных хипстеров, убивающих время за нытьём и пустопорожней болтовнёй. Все приходят в экстаз, благодарят Козетту за преподанный урок и провозглашают её талисманом Друзей Азбуки. После чего... нет, они не идут к Ламарку. Они пишут ему письмо и посылают Козетту в качестве курьера!
После успешного завершения опаснейшей миссии популярность Козетты достигает пика. Подвыпивший Курфейрак, слившийся воедино с Грантером, решает нарисовать её портрет, и тогда оскорблённый Мариус, похожий на Нео, вызывает его на дуэль. Кончается всё тем, что вовремя подоспевший Жан Вальжан разнимает их, как нашкодивших сосунков.
Отдельного упоминания заслуживает тот факт, что Вальжан скрывает свою личность исключительно от Жавера, в то время как весь народ Парижа, по-видимому, знает правду.
Что ж, лицо Лжеанжольраса неплохо выражает мои эмоции по поводу всего этого.

@музыка: Arnaud Marzorati / Jean-François Novelli – Amphigouri & prise de la bastille

@настроение: Как будто у меня отнимают любимую игрушку

@темы: Книги, Фандомное, Повседневность, Французский, Счастья полные штаны, Жвачка для мозга, Мизерабли, Для продления жизни, Рецензии и реакции, Выпорос эмоций, Смотреть педерасты танца, watch’em до упаду!, Я однажды сказал одну фразу и теперь не могу заткнуться

---

Итоги 2015 года.

Я не одета не успела отредактировать этот пост в соответствии со своими перфекционистскими стандартами, а мне уже надо срочно отправляться к бабушкам.
Но мне очень важно встретить новый год с закрытым гештальтом, поэтому выложу сейчас, а отшлифую потом.

Немного статистики:
• Я сдала 12 зачётов и 9 экзаменов.
• Я приложила руку к двум научным исследованиям – своему и нормальному.
• Я заработала примерно 50 тысяч. Это, конечно, грустненько, но хорошая новость в том, что большая часть этой суммы всё ещё при мне.
• Я практически уверена, что число людей, с которыми я контактировала, перевалило за сотню. Ну, если считать испытуемых, с которыми я взаимодействовала в рамках экспериментов.
• Количество сериалов, пожирающих моё свободное время, достигло 11.
• Снились мне чаще всего осы и научный руководитель (но не вместе, нет).

Что было нового.
В 2015-ом году я впервые:
• Провела собственный эксперимент. По-прежнему считаю, что он мог бы претендовать на звание самого тупого за всю историю психологии, но это не главное. Главное – я его провела!
• Побывала на феминистском митинге.
• Переехала.
• Настроила рекламу в интернете.
• Испытала такую страсть, что на пару месяцев охладела к слэшу.
• Разозлилась так, что избила подушкой шкаф и кровать.
• Нажралась так, что блевала в метро.
• Написала обратную связь на сайт (это как аудит, только с более подробным анализом и идеями по исправлению выявленных недочётов).
• Совершила покупку онлайн.
• Посмотрела целый сериал на английском, включая субтитры только в крайних случаях (когда на слух ну совсем непонятно, даже с 10-ого раза). Впрочем, одним сериалом я не ограничилась.
• Попробовала вынести на публику свои цели и процесс их достижения.
• Начала учить арабский.
• Купила сигареты.
• Воспользовалась отвёрткой.
• Подрочила на аудиозапись.
• Помогала измерять окна.
• Выпила в компании одногруппников и одного из преподавателей.
• Начала принимать анаферон до того, как простудилась.
• Вызвала компьютерного мастера (правда, он ободрал меня как липку, причём по моей же оплошности, но это уже другая история).

Мои достижения за этот год:
1) Я надрала задницу своей привычке опаздывать (хотя расслабляться рано, потому как я давеча вляпалась в парочку рецидивов). Я считаю это важным – в первую очередь потому, что этот опыт вернул мне давно потерянное чувство контроля. Пожалуй, это мой первый чётко зафиксированный, осознанный и неоспоримый успех в работе над собой. До этого все мои усилия по самосовершенствованию были разрозненными, беспорядочными и нерегулярными, реальные изменения не всегда можно было отличить от эффекта самовнушения, а целенаправленный прогресс – от пассивного приспособления. Измерить, закрепить или воспроизвести результаты было практически невозможно.
Так что да, я сделала большой шаг вперёд. А ключиком стало конструктивное использование моего истероидного радикала.
2) Я сломала систему и не проебала лето.
Моё типичное лето начинается с парада наполеоновских планов, которые под торжественную музыку скатываются в болото лени, нерешительности и инертности. Свободная, как птица, я сижу в четырёх стенах и ненавижу себя за это.
А последнее лето я посвятила науке. Если уж говорить начистоту, свободного времени у меня оставалось вполне достаточно, и при желании я могла бы применить его с большей пользой. Я не питаю иллюзий: я вижу, что от обычного сценария меня спасли исключительно эксперименты. Тем не менее, участие в них было моим собственным выбором. Меня изначально даже не звали. Так что барьер, оградивший меня от привычной пассивности, был возведён моими руками.
Может быть, почти ежедневные визиты в психбольницу в какой-то степени препятствовали реализации других проектов. Зато я приобрела кучу интересного опыта, пережила множество весёлых и ярких моментов, заработала денег и даже немножко прокачала социальные навыки. Вспоминая эту часть года, я убеждаюсь, что, вопреки всему, он не был потрачен зря.
3) Я ощутимо прокачала навыки восприятия французского глазами и ушами. Теперь я смело могу браться за любую книгу. Недавно, например, решила просветиться историей Франции – а то про революцию я скоро диссертацию написать смогу, а в остальном полный нуб, даже Карла от Людовика не отличу.
Но главная отрада и гордость – это «Отверженные», которых я решила одолеть в аудиоформате. Я всё ещё читаю каждую главу дважды – сначала ушами, а потом глазами. Но важность второго этапа всё больше сходит на нет. В каждой главе обязательно находится хотя бы парочка непонятных слов или фраз. Но год назад ситуация была обратной: в каждой главе находилась парочка понятных слов, едва уловимых в нечленораздельно журчащем потоке.
Стараюсь напоминать себе об этом почаще. «Зато я читаю Гюго в оригинале!» – аргумент, способный заткнуть даже самого приставучего внутреннего критика.
Единственное, что мне пока не удаётся – это смотреть фильмы без субтитров. По крайней мере, художественные, где все стремительно курлычут, глотают слова и плюются неведомым слэнгом, против которого зачастую оказываются бессильны все онлайн-словари. С документалками попроще.
4) Я наконец-то оснастила любимый дневничок дизайном, который не отпугивает людей – по крайней мере, внешним видом. Я бы не была так уверена насчёт идейной составляющей. Однако число пычей ещё никогда не росло так быстро, и это показательно.
5) Я приучила себя есть мюсли по утрам. Я пыталась ещё в прошлом году – после того, как остро осознала разрушительность своего питания и начиталась статеек о несусветной пользе овсянки на завтрак. Самой каше в моём рационе места нет; иногда меня начинает неконтролируемо выворачивать даже от мыслей об этом изобретении Сатаны – к сожалению, не фигурально. Зато мюсли – это возможность воспользоваться ценными свойствами каши, не соприкасаясь с её тошнотворной консистенцией.
Привычка не хотела приживаться, потому что, не вызывая у меня явного отвращения, мюсли всё же во многом уступают пончику или яичнице с сосисками. Но за последние полгода я с этим, вроде как, примирилась.

Мои неудачи и упущения:
1) Мой эксперимент, мягко говоря, не увенчался успехом. Я неоднократно упоминала здесь всю эту эпопею, но ни разу не уточнила, на что я, собственно, рассчитывала и в чём конкретно облажалась. Мне было мучительно даже думать об этом, не то что рассказывать. Но на данный момент бурные эмоции уже улеглись, а подведение итогов – подходящий момент, чтобы заполнить пробелы в своём повествовании.
Итак, курсовая, причинившая мне столько страданий, называлась «Особенности распознания угрожающей информации у больных шизофренией с параноидным синдромом». Моё исследование было основано на подходе, известном как детекция изменений (change detection). Стимульным материалом послужили отрывки из триллеров, детективов и ужастиков – сцены, где кто-то к кому-то подкрадывается с нехорошими намерениями. В момент появления зловещего силуэта видео прерывалось, и кадр начинал мелькать, чередуясь со своей отфотошопленной копией. Дальше испытуемым нужно было найти три предмета, которые появляются и исчезают. Один из этих предметов был связан с приближающейся угрозой, другие – нет.
Гипотеза состояла в том, что больные, в отличие от здоровых, будут в первую очередь находить именно те изменения, которые содержат угрозу, потому что паранойя превращает их внимание в радар, настроенный на обнаружение опасности.
Звучит, вроде, резонно, да? Что же пошло не так?
Абсолютно всё. Ну, во-первых, мне не дали обследовать больных в остром состоянии. Таким образом, мне пришлось изучать искажения восприятия, вызванные бредом, на больных, у которых бреда уже практически не осталось.
Во-вторых, я запорола стимульный материал. Исчезающие элементы сильно различались по размеру и яркости, так что на порядок обнаружения влияла не только степень эмоциональной значимости. Вдобавок, в основном я выбирала для изменения мелкие детали, думая, что иначе получится слишком просто. В итоге получилось слишком сложно даже для здоровых, а уж у больных просто не было шансов; тяжесть шизофренических нарушений внимания я катастрофически недооценила. Как следствие, пациенты заметили жалкий процент изменений, исходя из которого нельзя было сделать статистически достоверные выводы.
В-третьих, у больных с устойчивым бредом имеются достаточно чёткие представления о мнимых преследователях и недоброжелателях (по моим наблюдениям, роль злых гениев чаще всего отводится соседям). Так вот, тётеньке, которая считает себя жертвой соседского заговора, может быть ни жарко ни холодно от ролика про нападение рандомного незнакомца. И зачем ей искать источник угрозы, если она его для себя уже определила?
Таковы были мои основные просчёты. Да, только основные. Я могла бы с ходу перечислить ещё штук десять.
Спрашивается: кто мешал мне предусмотреть все эти ляпсусы и заблаговременно внести в свой эксперимент необходимые коррективы? Кто, на худой конец, запрещал мне сменить тему?
Всего-то надо было подумать заранее, а не избегать любых мыслей о курсовой до самого апреля, потому что они, видите ли, причиняют дискомфорт.
2) Я потерпела сокрушительное поражение в борьбе с прокрастинацией. Впрочем, я не уверена, что это беспомощное барахтанье можно было назвать борьбой. Слишком часто я сдавалась без боя. Результатом первого захода стала просроченная курсовая и ледяное дыхание отчисления в сантиметре от моей кожи. Результатом второго – необходимость каким-то образом написать диплом за 4 месяца.
Обиднее всего то, что эта ошибка отравляет мне жизнь уже второй год подряд.
Почему так получается?
Ну, во-первых, моя прокрастинация растёт из таких мрачных и мучительных страхов, что по ощущениям любые попытки взять её за рога похожи на расшатывание больного зуба. Поэтому вместо того, чтобы вызвать невыносимые мысли на бой, я сжимаюсь комочком в уголке своего сознания, стараясь лишний раз не задевать их. Но со временем очаги боли множатся и загнивают, а я боюсь их всё больше и больше, а они становятся от этого всё сильнее и сильнее.
Во-вторых, я упорно складываю с себя ответственность. Весь этот год я жила в ожидании помощи извне. Причём открыто просить о помощи я не желала, поэтому все мои усилия были направлены на привлечение внимания нужных людей и демонстрацию своих страданий. Попробовать решить свои проблемы? Ни в коем случае, ведь если мне станет хоть чуточку лучше, то помощь точно не придёт!
Наконец, чёрно-белой нитью проходит сквозь все мои мытарства непоколебимая убеждённость, что всё должно даваться легко, а любые сложности – признак неправильности. Либо у тебя есть особые жабры, которые вдыхают данные, а выдыхают идеи и теории, либо ты тупица, ничтожество и жертва мозговой дисфункции. Либо ты ебашишь безвылазно круглые сутки, питаясь любимым делом аки хлебом насущным, либо это ни хрена не твоё любимое дело, и ты спускаешь драгоценное время своей жизни в унитаз конформности.
А что, если сложности – это нормально? Что, если необходимость прилагать интеллектуальные усилия – не признак когнитивного дефицита? Что, если необходимость поддерживать уровень мотивации вручную ещё не означает экзистенциальное поражение?
3) Я ничтожно мало рисовала, хотя планировала сделать большой прорыв.
4) Я вопиюще мало читала. Начинаю всерьёз задумываться о публичном ведении учёта, потому что не знаю, как ещё себя подстегнуть.
5) Я мало занималась немецким. Из-за этого продвигаюсь с улиточной скоростью, до тошноты повторяя одно и то же. Я считаю, что язык надо брать приступом, как я взяла французский. Главное – поскорее дорваться до того уровня, который позволяет сменить учебники на книжки и фильмы. Дальше всё получится само.
6) Мне не удалось повысить свой уровень физической активности. На протяжении трёх недель лета я начинала каждое своё утро с сорока минут на тренажёре. Да-да, натощак и даже до кофеиновливания. Но потом я переехала, а тренажёр остался дома. Я пробовала заниматься шейпингом, однако размеры моей новой комнаты этому препятствовали: во время тренировок я могла думать лишь о том, что вот-вот хряснусь ногой об стену или стол.
В последние дни я вздумала качать пресс и загорелась идеей научиться отжиматься. Получится ли из этого что-то путное – покажет 2016-ый.
7) Я получила новые умения и закопала их в землю.
В августе я прошла тренинг по таргетированной рекламе и не удостоилась сертификата. Все практические задания были выполнены, оставалось только ответить на теоретические вопросы. Но, проделав это, я получила по почте лаконичный вердикт: «На пересдачу». Это поставило меня в тупик, потому что ответы я брала не с потолка и в случае малейших сомнений сверяла свои догадки с презентациями и записями уроков. Так что я искренне не поняла, в каком месте напортачила, а спросить постеснялась – и в итоге махнула на всё это дело рукой.
Работать в этой области я тоже пока не стала, хотя мама предлагала настроить рекламу для кого-то из клиентов, а я сама возлагала большие надежды на CPA-сети. Рано или поздно я, конечно, созрею, но к этому моменту всё уже будет напрочь забыто – придётся всему учиться заново.
8) Я не приучила себя вести учёт расходов и доходов, хотя опробовала очень удобный сервис, предназначенный для этой цели.
9) Я мало заботилась о своём здоровье. Мой организм находится в запущенном состоянии, но за диагностикой я обращаюсь исключительно к яндексу и гуглу. Чем дольше я тяну, тем страшнее делаются перспективы и тем больше хочется отложить поход по врачам. Благодатнейшая почва для мрачных предположений, беспросветных прогнозов и ипохондрических истерик.

@музыка: Rebecca Sugar – "All Gummed Up Inside"

@настроение: *Рожа Паттинсона*

@темы: Книги, Гранит науки, Французский, Почему я такой орех?, Каторжные работы, Чердак памяти, Голоса за ушами говорят на местные темы, а в голове — на государственные, Без скафандра во внутреннем космосе, Песнь кнута и пряника, Я однажды сказал одну фразу и теперь не могу заткнуться, Цель: пунктуальность

---

Что это за дневник франкофилки без цитаток на французском?

Гюго эффектно разоблачает борцунов за испорченную рыбу традиционные ценности и духовные скрепы.
Просто удивительно, насколько слова француза, жившего в позапрошлом веке, актуальны для современной российской действительности. Хотя давно пора бы перестать удивляться.

"L’entêtement des institutions vieillies à se perpétuer ressemble à l’obstination du parfum ranci qui réclamerait votre chevelure, à la prétention du poisson gâté qui voudrait être mangé, à la persécution du vêtement d’enfant qui voudrait habiller l’homme, et à la tendresse des cadavres qui reviendraient embrasser les vivants.
Ingrats ! dit le vêtement, je vous ai protégés dans le mauvais temps. Pourquoi ne voulez-vous plus de moi ? Je viens de la pleine mer, dit le poisson. J’ai été la rose, dit le parfum. Je vous ai aimés, dit le cadavre. Je vous ai civilisés, dit le couvent.
À cela une seule réponse : Jadis.
Rêver la prolongation indéfinie des choses défuntes et le gouvernement des hommes par embaumement, restaurer les dogmes en mauvais état, redorer les châsses, recrépir les cloîtres, rebénir les reliquaires, remeubler les superstitions, ravitailler les fanatismes, remmancher les goupillons et les sabres, reconstituer le monachisme et le militarisme, croire au salut de la société par la multiplication des parasites, imposer le passé au présent, cela semble étrange. Il y a cependant des théoriciens pour ces théories-là. Ces théoriciens, gens d’esprit d’ailleurs, ont un procédé bien simple, ils appliquent sur le passé un enduit qu’ils appellent ordre social, droit divin, morale, famille, respect des aïeux, autorité antique, tradition sainte, légitimité, religion ; et ils vont criant : – Voyez ! prenez ceci, honnêtes gens. – Cette logique était connue des anciens. Les aruspices la pratiquaient. Ils frottaient de craie une génisse noire, et disaient : Elle est blanche. Bos cretatus.
Quant à nous, nous respectons çà et là et nous épargnons partout le passé, pourvu qu’il consente à être mort. S’il veut être vivant, nous l’attaquons, et nous tâchons de le tuer".

По-русски

"Упорное желание отживших установлений продлить свою жизнь похоже на назойливость затхлых духов, которые требовали бы, чтобы мы все еще душили ими волосы, на притязание испорченной рыбы, которая захотела бы, чтобы ее съели, на надоедливые просьбы детского платья, которое пожелало бы, чтобы его носил взрослый, на нежность покойника, который вернулся бы на землю, чтобы обнимать живых.
«Неблагодарный! — говорит одежда. — Я прикрывала вас в непогоду, почему же теперь я вам больше не нужна?» — «Я родилась в морском просторе», — говорит рыба. «Мы были розой», — твердят духи. «Я любил вас», — говорит покойник. «Я просвещал вас», — говорит монастырь.
На это есть один ответ: «То было когда-то».
Мечтать о бесконечном продлении того, что истлело, и об управлении людьми с помощью этого набальзамированного тлена, укреплять расшатавшиеся догматы, освежать позолоту раки, подновлять монастыри, вновь освящать ковчеги с мощами, восстанавливать суеверия, подкармливать фанатизм, приделывать новые ручки к кропилам и рукоятки к шпагам, возрождать монашество и милитаризм, веровать в возможность спасти общество путем размножения паразитов, навязывать прошлое настоящему — все это кажется странным. Однако находятся теоретики, развивающие подобные теории. Эти теоретики, — впрочем, люди умные, — применяют простейший прием: они покрывают прошлое штукатуркой, которую именуют общественным порядком, божественным правом, моралью, семьей, уважением к предкам, авторитетом веков, священной традицией, законностью, религией, и шествуют, крича: «Вот вам получайте, добрые люди!» Но подобная логика была знакома еще древним. Ее применяли аруспиции. Они натирали мелом черную телку и заявляли: «Она белая». Bos cretatus. А мы в иных случаях почитаем прошлое и щадим его всюду, лишь бы оно соглашалось мирно покоиться в могиле. Если же оно упорно хочет восстать из мертвых, мы нападаем на него и стараемся убить".

@музыка: Какой-то убогий плейлист

@настроение: Так себе

@темы: Книги, Французский, Спасибо за этот дружелюбный мир, Мизерабли

---

К несказанному изумлению всей семьи, я привела в порядок свой шкаф с одеждой. По ходу дела избавилась от сорока трёх предметов - не считая целого вороха потрёпанных трусов, колготок и ночных рубашек. Оставшиеся вещи были разложены аккуратными стопочками.
Когда Алина осторожно поинтересовалась, что в меня вселилось, я заявила, что это всё хумус. До недавнего времени я с содроганием следила за тем, как мои родственники уплетают сию подозрительную субстанцию, и не могла примириться с её существованием, пока не прочитала, что это всего лишь бобовое пюре, лишённое родственных связей с манной кашей. Но в пятницу я неожиданно надумала его попробовать - и поняла, как жестоко я раньше ошибалась. В тот же вечер, наевшись хумуса аки белены, я отправилась разгребать шкаф. А сегодня вот возобновила занятия шейпингом. И даже надела штаны!!!
Сопоставив факты, мы всерьёз задумались о чудодейственных свойствах хумуса. Вот Алина тоже подружилась с ним относительно недавно - и в скором времени сбросила 6 кг!

Ну, на самом-то деле к великим свершениям меня подтолкнула книжка с красноречивым названием "Мне опять нечего надеть".
В последнее время я много ломаю голову над вопросом "как мне найти свой стиль". Почти все статьи/книги/видео, к которым я обращаюсь за советом, отталкивают меня атмосферой беспробудного сексизма, а вдобавок губят мотивацию, повторяя, что всё яркое и оригинальное будет убого смотреться при моём типе внешности.
Но вот этой книге удалось меня удивить. Начнём с того, что автор по образованию психолог. В своей работе она по большей части применяет классические приёмы когнитивно-бихевиоральной терапии, вот только к проблемам клиентов подходит с довольно необычной стороны, а именно - с гардероба. Манера одеваться, содержимое шкафов и поведение во время шопинга предоставляют ей богатый материал для диагностики. А дальше - планомерное изменение соответствующих привычек открывает клиентам путь к долгожданным прорывам в жизни и в сознании.
В книге рассматривается целый ряд распространённых проблем, каждой из которых посвящена отдельная глава с описанием случая из практики и рекомендациями для читателя. Я вот прочитала главы про однообразие, дисморфофобию и неспособность избавляться от старого.
В общем, любопытный подход. Вряд ли он применим ко всем и каждому - наверное, всё же есть люди, которые искренне не парятся по поводу своей одежды и относятся к ней чисто прагматически. Но в моём случае это явно не так. Даже странно, что, осознавая наличие связи между своими "гардеробными" и психологическими проблемами, я так долго надеялась отыскать непсихологическое решение уравнения. Однако с переключением на психологическую сторону вопроса мне как-то сразу же полегчало, и, ощутив себя в родной стихии, я охотно пустилась в анализ своих заскоков.

Разбор по пунктам

1) Я постоянно хожу в одном и том же.
Дело даже не в том, что у меня одни джинсы и один нормальный свитер. Я тут вижу три ключевых момента. Во-первых, они для меня превратились в некую зону комфорта, выход из которой сопряжён с риском. Возможные ошибки и неудачи пугают меня. В голове то и дело всплывают неприятные комментарии, полученные в ходе предыдущих экспериментов - например, по поводу синих волос. Во-вторых, я угодила в ловушку выученной беспомощности - ведь в прошлом робкие попытки разнообразить свой гардероб не раз делали меня растерянной обладательницей дурацких вещей, не сочетавшихся ни с чем на свете. В-третьих, с деньгами у меня всё очень плохо, так что воплотить свои идеи я могу разве что частично; а я, как нейрон, функционирую по принципу "всё или ничего". Ах да, ещё ведь есть армии экспертов, чьи советы идут вразрез с моими вкусами и не предвещают ничего, кроме грандиозного провала, который, к тому же, отнимет у меня последнюю копеечку.
2) При этом мой шкаф ломится от одежды.
Ну, теперь-то уже нет. После моей атаки в нём стало значительно просторнее. Надеть по-прежнему нечего, но теперь мне хотя бы не нужно организовывать археологическую экспедицию, чтобы убедиться в этом.
Но, кажется, у беспорядка тоже была определённая функция - он лишал меня возможности соприкасаться с некоторыми предметами, о которых я предпочла бы забыть. Мало того, что они оказались надёжно погребены под завалами. Пользоваться шкафом стало настолько неудобно, что я почти перестала открывать его и держала всю повседневную одежду на стуле.
Что интересно, часть моих вещей всё ещё оставалась в Алининой комнате, где я не живу уже года три, - теперь я их оттуда забрала и по большей части выкинула. Почему раньше я так отчаянно этому сопротивлялась, даже когда Алина угрожала отнести всё на помойку? Почему мне было так важно сохранить своё присутствие в той комнате? Похоже, что это должно было как-то сгладить происходившие перемены и придать им менее окончательный вид.
3) Я до сих пор храню вещи, которые не ношу лет с четырнадцати.
Например, сетчатую кофточку, которую я, к ужасу и негодованию общественности, обожала надевать в школу. Почему мне так трудно с ними расстаться? Очевидно, цепляясь за прошлое и консервируя его в своём шкафу, я пытаюсь затормозить течение времени. Вполне типичный способ защиты от экзистенциальных данностей.
4) Многие вещи сломаны или же страшны, как моя жизнь, но "на всякий случай" не выбрасываются.
Ну и что, что у этих джинсов сломана молния? Если я не удосужилась отнести их в ремонт за последние четыре года, это вовсе не значит, что я не созрею через пару месяцев! Ну и что, что эта майка невзрачная, мешковатая и из мерзкого материала? Зато она серо-буро-малиновая в крапинку! Вдруг мне понадобится серо-буро-малиновая майка?
В первом случае, опять-таки, проявляется желание удержать прошлое. Во втором налицо страх перед будущим и лихорадочное стремление защитить себя, подготовившись к любой возможной ситуации.
С гордостью сообщаю, что от уродливых вещей я полностью избавилась. Из сломанных оставила только 4 штуки - и то по уважительным, как мне кажется, причинам.
5) Я упорно отказываюсь выкидывать любимые вещи, которые давно перестала носить из-за своего пивного живота.
Книга настоятельно советует выбросить такие вещи и идти дальше. Я оказалась к этому не готова и решила пока не требовать от себя слишком много. Я поступила так: сложила эти вещи в отдельные стопочки - чтобы их неоправданный перевес над вещами, которые я могу надеть в любой момент, стал максимально наглядным - и назначила им испытательный срок. Через месяц я произведу ревизию и выброшу три вещи, в которых мне по-прежнему будет некомфортно. В дальнейшем процедура будет повторяться ежемесячно, пока не рассосётся всё это хозяйство или мой живот. Конечно, я обещаю себе, что живот рассосётся раньше, но - посмотрим.
Есть, конечно, принципиально иной вариант - носить всё, что заблагорассудится, и вертеть на хую эти ваши стандарты. Но... как бы это сказать помягче. Я до этого ещё не доросла. При всей своей симпатии к бодипозитиву, я никак не могу распространить его принципы на себя. Каждый выглядит как выглядит, но только не я! Остальные имеют право быть какими угодно, а вот я должна быть идеальной! То, что отнюдь не портит других женщин, автоматически превращает меня в редчайший экспонат Кунсткамеры. В общем, я работаю над своими установками, но ситуация, прямо скажем, запущенная.

Это только то, что лежит на поверхности. На самом деле я подметила для себя ещё парочку закономерностей, которые собираюсь хорошенько обмозговать. А пока что я составляю список вещей, которые буду искать живыми или мёртвыми во всех магазинах города, когда появится такая возможность.

з.ы. Бабушка теперь заглядывает в мой шкаф, когда хочет успокоиться. Да и я сама тоже.

@музыка: Jena Lee - "Eternise-moi"

@настроение: Напряжённое, потому что я опять занимаюсь не тем

@темы: Книги, Семейный портрет, Счастья полные штаны, В поисках смысла, Почему я такой орех?, Без скафандра во внутреннем космосе

---

Эссе про Грантера.

Я уже упоминала это своё сочинение, когда оно ещё находилось в зародыше. Теперь оно полностью готово и заработало мне пятёрку автоматом за экзамен, так что настало время поделиться с широкой общественностью. Ну, и было бы круто с кем-нибудь всё это обсудить, хотя я особо не надеюсь.

Грантер, персонаж из романа «Отверженные» В. Гюго, сквозь призму психодинамического, экзистенциально-гуманистического и когнитивно-бихевиорального подходов.

Зигмунд Фрейд сказал бы, что чрезмерное пристрастие Грантера к спиртному и деликатесам указывает на привязанность его либидо к оральной зоне. У Грантера отмечаются особенности, типичные для орального характера. Он инфантилен, зависим, настойчиво требует к себе внимания окружающих и, сам того не осознавая, нуждается во внешней опоре. [12, 9, 13] Кроме того, у него присутствуют некоторые черты, свойственные орально-садистическому характеру: негативизм, пессимизм, циничность, амбивалентное отношение к окружающим, в котором дружелюбие сочетается с весьма агрессивными нападками, пусть и редко обращёнными к кому-то конкретному. [5, 6, 7, 19, 20, 24] Таким образом, Фрейд мог бы сделать вывод о фиксации на орально-садистической фазе и объяснить её фрустрацией психосексуальных потребностей в возрасте 6 – 18 месяцев. Вследствие задержки развития на оральной стадии Грантер в значительной мере подвержен регрессии. [14, 38] Ярким примером является то, как Грантер напился до беспамятства, пока его друзья строили баррикаду.
Анжольрас – единственный объект «фанатизма» Грантера – презирает его. Сходным образом относился к нему и отец, если использовать в качестве зацепки мимоходом произнесённую фразу. [41] Отец презирал его за непонимание математики, Анжольрас – за безразличие к общему делу, то есть, революции. С точки зрения Грантера, оба предъявляют к нему чуть ли не абсурдные требования, незаслуженно обделяя его своей любовью. Фрейд мог бы предположить, что Грантер переносит на Анжольраса свои чувства к отцу. Возможно также, что он увидел бы в отношении Грантера к Анжольрасу бессознательное пассивно-гомосексуальное влечение. Кроме того, он мог бы обнаружить у Грантера признаки мазохизма, развившегося, вероятно, в качестве защиты в ответ на отвержение со стороны отца. Например, в том, как Грантер упустил возможность поднять себя в глазах Анжольраса, когда отправился играть в домино вместо выполнения ответственного поручения, Фрейд углядел бы потребность в страдании, бессознательное стремление быть наказанным отцом. Что касается подчёркнутого, гипертрофированного внимания к каждой встречной женщине и обыкновения похваляться своими любовными похождениями, наличие которых под сомнением [4, 23, 39] – думается, что Фрейд отнёс бы это на счёт компенсации неприемлемых гомосексуальных влечений.
Добровольную смерть Грантера заодно с Анжольрасом Фрейд, скорее всего, объяснил бы действием инстинкта смерти. Возможно, что этот поступок был средством избавления от невыносимого напряжения, возникшего из-за угрозы потери объекта (т.е. Анжольраса).

Карл Густав Юнг отметил бы, что у Грантера преобладает экстравертная направленность, о чём свидетельствуют его многословность, шумные манеры и выраженная тяга к общению. [12] Его ведущей психической функцией Юнг мог бы назвать чувство: Грантер преимущественно сосредоточен на эмоциональной стороне жизни, пользуется в основном оценочными категориями – «хорошо – плохо», «приятно – неприятно», «красиво – некрасиво». [14, 17, 19, 22, 24, 27, 28, 29] В качестве вспомогательной функции можно выделить интуицию. Грантер мыслит эмоционально насыщенными озарениями, жонглируя символами и личными смыслами, которые со стороны производят впечатление причудливых и неочевидных. Он тонко ощущает нити времени, помещая предмет разговора в широкую историческую перспективу, мгновенно выстраивает связи между новой информацией и прежним опытом или знаниями. [29, 30, 31] При этом он неплохо ориентируется и в материальном мире, придаёт большое значение вкусам, запахам, однако для человека с ведущей функцией ощущения он недостаточно наблюдателен, слишком оторван от происходящего здесь и сейчас. [2, 23, 35] Его низшая функция, работающая на уровне бессознательного, – это мышление; в монологах Грантера нет места холодной логике и абстракциям, и, скорее всего, он сам затруднился бы объяснить ход своих рассуждений. Юнг также заметил бы, что Грантер проявляет огромный интерес к женщинам, в то же время проецируя на них негативные черты. [24, 28] Из этого можно сделать вывод, что Анима Грантера амбивалентна и содержит негативный опыт. Процесс индивидуации у Грантера ещё не начался: он преимущественно ориентирован вовне и вряд ли склонен анализировать себя. Возможно, Юнг сказал бы, что цинизм, демонстрируемый Грантером, относится к его Персоне, иначе говоря, является ролью, которую он играет в социуме и с которой в значительной мере идентифицируется. Его Тень, напротив, содержит веру в людей и надежду на светлое будущее – то, что он в себе отрицает и подавляет (возможно, в результате некоего болезненного опыта). Тем не менее, его Тень находит выражение в том, как он слепо и неосознанно тянется к Анжольрасу. В решающий момент это начало побеждает, оказываясь сильнее, чем даже инстинкт самосохранения.

Альфред Адлер посчитал бы, что Грантеру не удалось здоровым способом преодолеть детское чувство неполноценности. Скорее всего, в его детстве можно обнаружить неблагоприятный опыт отвержения или пренебрежения со стороны родителей. [41] Возможно также, что негативную роль сыграло внешнее уродство, хотя по Грантеру незаметно, чтобы оно его сколько-нибудь беспокоило. [3] Большую часть времени Грантер ведёт себя самоуверенно и нагло, что наводит на мысль о комплексе превосходства, за которым, тем не менее, легко можно обнаружить комплекс неполноценности. Грантер ощущает себя нежеланным, недооценённым, неспособным достичь чего-либо в жизни. Поэтому он сохраняет пассивность, однако защищает своё самоуважение при помощи пространных монологов, в которых доказывает, что никакие усилия в любом случае не имеют смысла. Его жизненную позицию можно выразить в трёх словах: «Захоти я только!» [4, 20] От внимания Адлера не ускользнуло бы и то, как Грантер укрепляет своё шаткое чувство превосходства за счёт принижения, обесценивания и высмеивания чужих идеалов, убеждений и стремлений. [5, 6, 7, 17, 19, 20] Наличие у Грантера социального интереса является спорным вопросом. С одной стороны, мы можем заметить у него выраженную потребность в общении, желание быть частью чего-то большего. [12, 25] С другой стороны, его собственное поведение в значительной мере препятствует сближению с окружающими, и похоже, что он не способен сотрудничать с ними для достижения общих целей, даже если иногда изъявляет такое желание. Адлер, несомненно, счёл бы это признаком низкого уровня развития социального интереса. Однако, как и любой человек по мнению Адлера, Грантер не связан по рукам и ногам своей наследственностью и ранним опытом, невротическими целями и стилем жизни. Последний героический поступок Грантера с точки зрения теории Адлера можно объяснить именно свободой человеческой воли.
Сопоставляя личность Грантера с конструктом гармоничной личности в рамках эго-психологии, можно отметить, что у него недостаточно развиты некоторые функции эго – в первую очередь, способность к различению собственных чувств и реальности и способность выдерживать фрустрацию [24, 27, 31, 35, 23]. Грантер склонен возлагать ответственность за свои эмоции на внешние обстоятельства и болезненно реагирует на возникновение внешних препятствий. Кроме того, он склонен к регрессии, которая является низшей формой психологической защиты. Грантер применяет этот механизм негибко и неразборчиво, и, само собой, это приносит ему лишь временное облегчение. [14, 38]

Эрик Эриксон попытался бы определить, как Грантер решал задачи, встававшие перед ним на различных этапах развития. Вероятно, первые проблемы возникли ещё в младенчестве, в то время, когда у ребёнка формируется базовое доверие или недоверие к миру. Можно предположить, что мать Грантера не была достаточно отзывчива, и это сделало его недоверчивым по отношению к миру, не создало благоприятной почвы, на которой могли бы вырасти надежда, вера, способность справляться с разочарованиями. Трудно судить о том, как протекали последующие периоды жизни Грантера, практически ничего не зная о его биографии. Нельзя с уверенностью ответить, является ли, например, его пассивность по отношению к жизненным проблемам результатом слабой воли, подавленной инициативы или несформированного трудолюбия. Тем не менее, напрашивается мысль, что в подростковом возрасте у него сформировалась негативная идентичность, диаметрально противоположная тому, что требовали родители и общество. Это могло бы объяснить его негативизм, склонность высмеивать и отрицать общепринятые ценности и идеалы. [5, 6, 7, 17, 19, 20]

Эрих Фромм отталкивался бы в своём понимании личности Грантера от той исторической эпохи, на фоне которой разворачивается его жизнь, и от тех событий, которые довелось пережить родителям персонажа. Последнее очень важно, поскольку именно этим во многом определяется то, какие качества родители пытались воспитать в Грантере, что они стремились в него вложить, к каким условиям учили приспосабливаться. Грантер родился предположительно в 1803-1804 году – в то время, когда Франция, уставшая от революционных катаклизмов, была провозглашена империей. Французская революция стала одним из крупнейших прорывов на пути к становлению современного общества, в котором каждый индивид обладает практически неограниченной свободой. Кодекс Наполеона законодательно закрепил то, что было завоёвано революцией. Возросла личная свобода и уровень самосознания отдельного человека; вместе с тем, возросло и чувство одиночества, незащищённости, незначительности отдельно взятой жизни. Скорее всего, родители Грантера стали очевидцами небывалых социальных потрясений, связанных с революцией. Какую бы из сторон они ни поддерживали, у них была возможность наблюдать и заразительный пафос революционной борьбы, и кровавый театр террора, и калейдоскоп политических режимов, пожирающих друг друга. Они могли пройти через боль и ужас, испытать разочарование или накопить досаду по поводу непредсказуемых перемен. Стоит ли удивляться, если они передали своему сыну глубинное ощущение крайней ненадёжности, шаткости и непрочности окружающего мира, его небезопасности и нестабильности? Стоит ли удивляться, если Грантер чувствует себя одиноким и неприкаянным, а борьбу за будущее нации и человечества воспринимает как абсурдное стремление перейти на следующий виток, где история повторится? Фромм мог бы сказать, что своё личное бегство от свободы (и вытекающей из неё неопределённости) Грантер пытается осуществить по пути авторитаризма: в его поведении ярко проявляется стремление обрести опору в более сильной личности – в Анжольрасе. [8, 9, 10, 12] Через него же Грантер реализует свою потребность в объекте преданности. Фромм мог бы отнести Грантера с его пассивностью, зависимостью и желанием получать любовь и уважение, не прилагая для этого специальных усилий, к людям рецептивного типа. Грантер явным образом ищет источник благ вне своей личности; в его словах звучит желание творить людям добро, однако он не видит в себе ничего такого, что можно отдать другим. [32, 42] Особенно интересно рассмотреть в свете фроммовской теории конец жизни Грантера. Что побудило героя встать под ружья: тяга к непродуктивному симбиозу с Анжольрасом или истинное самопожертвование во имя идеала? Чем явился для него этот поступок - самоуничтожением или высшим утверждением его личности, за которое не зазорно заплатить даже жизнью? Мне кажется, что Фромм мог бы ответить на этот вопрос двояко. С одной стороны, поступок Грантера вполне можно объяснить неспособностью жить дальше без объекта обожания. С другой стороны, в тексте книги можно обнаружить подтверждения того, что Грантер любил жизнь и совсем не хотел умирать, однако не пожалел своей жизни ради того, что почитал как святыню. [34] При этом умер он, конечно, не за тот идеал, за который сражался Анжольрас, а за свой идеал любви, дружбы, преданности, который не позволил ему оставаться в стороне, пока Анжольрас готовился принять смерть.

Карен Хорни обнаружила бы в основе поведения Грантера базальную тревогу, проистекающую из какого-то нарушения его детских отношений с родителями. Защищаясь от этой тревоги, он в основном использует две стратегии – движение от людей и движение к людям. «Движение от людей» проявляется в его позиции снисходительного превосходства по отношению к чужим усилиям и борьбе – всему тому, что он называет суетой сует. [14, 20, 34] При этом доминирующей стратегией для него является всё же движение к людям. Он любит находиться среди людей, ему хочется получать от них внимание, любовь и уважение. [12, 38] Каким бы циничным он ни казался, как бы громко ни развенчивал человеческие ценности и достоинства, очевидно, что на самом деле он чтит любовь, дружбу и щедрость, осуждает властолюбие, корысть и тщеславие. [15, 16, 31, 36, 41] Грантер похож на человека, который когда-то раньше верил в справедливость мироустройства и полагал, что быть хорошим человеком значит быть защищённым от ударов судьбы. Однако что-то пошло не так; «сделка с судьбой» не состоялась, его ожидания были обмануты. Это привело к жестокому разочарованию в людях, божественной справедливости и окружающем мире в целом. Вот почему за сердечностью и дружелюбием Грантера просматривается враждебность, которая прорывается наружу под видом насмешек и провокационных высказываний. Не веря в свою способность управлять собственной жизнью и влиять на происходящее вокруг, Грантер испытывает особую привязанность к Анжольрасу с его энергией и уверенностью. Находясь рядом с ним, Грантер обретает некое ощущение силы и значимости. [9, 10]
Идеализированный образ себя, созданный Грантером, содержит такие качества, как доброта, щедрость и безмятежное спокойствие. Он представляет себя то богом, плавно ведущим человеческий род к прогрессу без лишних потрясений, то благодетелем бедняков, то турком, вкушающим райскую жизнь вдали от всеобщих хлопот. [30, 33, 42] Невротическая гордость, навеянная этими образами, заменяет ему реальные достижения. Очевидно, что эти фантазии неосуществимы и в определённой степени противоречат друг другу; следовательно, Грантер в любом случае испытывает дискомфорт, пребывает ли он в состоянии пассивности или пытается действовать. К тому же, внутренний разлад лишает его возможности установить близкие отношения с другими людьми.

Карл Роджерс задумался бы, почему Грантер не реализует свой человеческий потенциал, что мешает ему вести себя в соответствии со своей позитивной внутренней природой. Он мог бы предположить, что родители Грантера обделили его безусловным позитивным вниманием, иначе говоря, ребёнок получал поддержку и одобрение лишь тогда, когда выполнял определённые требования. В результате вместо того, чтобы познавать себя и действовать в своих интересах, маленький Грантер вёл себя так, чтобы угодить взрослым. Нельзя исключить и другую версию: он сопротивлялся тому, что ему навязывали. Однако, разумеется, требования внешнего мира повлияли на становление его самости и в том случае, если последняя формировалась в противовес влияниям извне. Так или иначе, Грантер взаимодействует с миром на основе ложного я и искажённой самооценки, которые лишают его возможности правильно понимать и проявлять то, что заложено в него природой. Вследствие этого он получает от своего окружения негативную обратную связь, угрожающую его я-концепции. Для того, чтобы уйти от осознания этой информации, герой предаётся пьянству.
Грантер глумится над Робеспьером-младшим за то, что тот добровольно разделил участь брата, а в конце фактически повторяет его подвиг, добровольно разделив участь Анжольраса. [6, 44] Грантер не производит впечатления человека, который намеренно вводит окружающих в заблуждение – значит, несоответствие следует искать на более глубинном уровне. Судя по всему, я-концепция Грантера представляет его как человека, который выше каких-либо убеждений, стремлений и страстей. На самом же деле у Грантера имеются определённые ценности, его глубоко задевают несправедливость и жестокость людей по отношению к людям, не чужды ему и романтические чувства. [21, 34, 36, 41] Похоже, что он не отдаёт себе отчёта в этом противоречии; выражаясь терминологией Роджерса, имеет место неконгруэнтность между опытом и осознанием.

Абрахам Маслоу сказал бы, что актуальная потребность Грантера – это потребность в принадлежности и любви. [11, 12, 38] Также заметно, что далеко не полностью удовлетворена его потребность в безопасности, порядке, определённости. [9, 31, 35] Пока сохраняется такое положение, потребности более высоких уровней его не беспокоят; тогда становится понятно, почему Грантер проявляет мало интереса к достижениям, творчеству и личностному росту. Грантер не свободен от дефицитарных потребностей; он стремится получить через других то, чего ему отчаянно недостаёт. Не чувствовать себя одиноким – вот в чём заключается его счастье. [12] Вся энергия Грантера направлена не на рост, а на поддержание сложившегося порядка вещей. Возможная причина этой проблемы - фрустрация определённых потребностей на «критических» стадиях развития. Вследствие этого у Грантера не сформировалось чувство базового удовлетворения, которое играет существенную роль в становлении здоровой личности.

Виктор Франкл охарактеризовал бы обычное состояние Грантера как экзистенциальный вакуум. Он мог бы предположить, что этот персонаж с юных лет видел смысл своей жизни исключительно в удовольствиях; идеальная жизнь представлялась ему нескончаемым праздником, полным веселья, восхитительной пищи и сексуальных утех. [23, 33] Но, следуя по этому пути, априори ведущему в никуда, Грантер не обрёл ничего, кроме скуки, тоски и подспудного ощущения бессмысленности жизни. [24, 31] Именно фрустрированная потребность в смысле жизни побуждает его искать этот смысл на дне стакана. Однако по Франклу смысл имеет не только жизнь, но и смерть. При этом Франкл не считает, что добровольный уход из жизни может быть оправданным, даже если это сознательная жертва. Тем не менее, его идея о том, что жизнь может приобрести свой окончательный смысл в результате смерти, до какой-то степени применима к истории Грантера.

Ролло Мэй сделал бы акцент на том, что Грантер уходит от ответственности за свою жизнь за счёт отрицания своей свободы, перекладывания вины на Бога (который, впрочем, присутствует в его монологах скорее как фигура речи), а также общество и мироустройство в целом. [31, 32, 33, 35] Грантера бесконечно пугает свобода выбора. В свете этого предположения становится ясно, какой цели служат его цинизм и негативное видение мира, чего ради он методично ставит под сомнение и обесценивает всё светлое и возвышенное. Получается, что таким образом Грантер создаёт для себя реальность, в которой ему не обязательно выбирать, поскольку никакой выбор не повлечёт за собой стоящих последствий.

Ирвин Ялом заинтересовался бы тем, как Грантер отвечает на основные вопросы своего существования. Он мог бы заметить, что Грантер пытается избежать смерти, отказываясь жить по-настоящему и надеясь таким «магическим» способом заморозить время. Он мог бы также увидеть, что Грантер склонен к уходу от индивидуации, который играет в его защите двойную роль. С одной стороны, слияние с другими смягчает горечь экзистенциальной изоляции. С другой стороны, Грантер находит в нём выход из острого конфликта между осознанием конечности бытия и желанием продолжать жить. Создаётся впечатление, что Грантер прибегает к защитному механизму, известному как «вера в конечного спасителя». В этой роли, несомненно, выступает Анжольрас, который олицетворяет для него фигуру лидера, защитника или даже персонального божества, способного быть суровым и устрашающим, но всё же развеивающего ужас небытия своим иллюзорным светом. Вот почему, сам того не осознавая, Грантер зависит от Анжольраса, старается не отдаляться от него ни на шаг, боится его потерять. [8, 9, 12, 13, 25, 43] Парадоксальным образом, умереть вместе с Анжольрасом для Грантера оказывается предпочтительнее, чем продолжать жить без его «защиты». Раздираемый конфликтом между стремлением быть свободным и обрести опору, Грантер фактически отрицает существование свободы, рассуждая о предназначении и произволе высших сил. [30, 31, 33] Наконец, ещё один фундаментальный конфликт – между потребностью в осмысленности и отсутствием объективного смысла в «нечеловеческом» мире – Грантер решает за счёт нигилизма, отрицая (хотя и довольно непоследовательно) всё то, что могло бы послужить источником смысла: любовь, веру, борьбу за справедливость. Это уменьшает его тревогу, поскольку снимает необходимость поиска.

Беррес Фредерик Скиннер рассматривал бы личность и поведение Грантера как производные от его жизненного опыта. Он заметил бы, что подкрепляющий социальный стимул, направляющий поведение Грантера, - это не что иное, как внимание со стороны окружающих, в том числе и значимого другого. Вот для чего Грантер «выкрикивает всякую чепуху, оглушая окружающих». Неважно, что люди в основном негативно реагируют на шум и вызывающий смысл его высказываний; главное, что при этом ему уделяется внимание. Вполне вероятно, что Грантер был из тех детей, которые плохо себя ведут, чтобы привлечь внимание родителей; очевидно, в его окружении это всегда приводило к желаемым результатам, а потому соответствующее поведение прочно вошло в его повседневный репертуар.

Альберт Бандура мог бы предположить, что поведение Грантера во многом связано с теми примерами, которые он наблюдал в течение своей жизни. Подражая тем моделям поведения, которые имелись у него перед глазами, Грантер мог научиться и уходу от проблем с помощью алкоголя, и цинизму, и видению мира в чёрных красках, в особенности, если всё это было свойственно кому-то из значимых для него людей. Другой возможный вариант – к Грантеру в прошлом предъявляли завышенные требования, которым он не соответствовал, или же он сам ставил себе непомерно высокие планки и на расхождения реагировал вспышками самоосуждения. Вследствие этого он переживал глубокое ощущение собственной неадекватности, от которого в итоге научился спасаться при помощи опьянения и пустых фантазий. К этому можно добавить, что Грантер низко оценивает свою эффективность, а потому предпочитает не делать ничего такого, что может повлечь за собой провал. Отчасти это связано с личным опытом прошлых неудач, а в каких-то сферах его, вероятно, останавливает косвенный опыт – например, он не желает участвовать в революционной борьбе, потому что знает о плачевных последствиях, которыми она обычно заканчивается для других людей.

Альберт Эллис сказал бы, что у Грантера имеются иррациональные требования по отношению к миру и к жизни в целом. Грантер считает, что жизнь должна быть комфортной, в ней никогда не должно быть дискомфорта и боли, а мир должен быть честным и справедливым. Существование дискомфорта, боли и несправедливости вызывает неадекватные эмоциональные реакции, которые складываются в интегральное негативное мироощущение персонажа. [14, 31, 35] В добавление к этому, для Грантера характерна низкая фрустрационная толерантность и установка сверхобобщения [14, 23, 38, 19, 20, 24, 27].

Аарон Бек попытался бы выявить дисфункциональные схемы, лежащие в основе поведения Грантера, а также систематические искажения, допускаемые им в процессе переработки информации. Во-первых, очевидно, что Грантер склонен преувеличивать негативные аспекты событий и навешивать ярлыки на себя и окружающих. [17, 18, 19, 20, 28, 34] Во-вторых, можно предположить, что у него имеется глубинное убеждение «Я непривлекателен» и компенсаторное убеждение – «Я привлекателен, остроумен и интересен» – сформировавшееся на его основе. [3, 26, 39, 40] У него присутствуют такие императивы, как «выражай свои чувства» и «будь интересным». Когда ему не мешают говорить, он может держаться весело и оживлённо даже при высказывании негативных взглядов и впечатлений, однако в силу низкой устойчивости к фрустрации его хорошее настроение легко сменяется на гнев и уныние, когда его прерывают. [23] В целом, наблюдаемая картина сходна с гистрионным расстройством личности.

Подтверждающие цитаты

1. Это был человек, отказывавшийся во что либо верить.
2. …он твердо усвоил, что кафе «Лемблен» славится наилучшим кофе, кафе «Вольтер» — наилучшим бильярдом, «Эрмитаж» на бульваре Мен — прекрасными оладьями и приятнейшими девицами, что у тетушки Саге великолепно жарят цыплят, у Кюветной заставы подают чудесную рыбу по флотски, а у заставы Боев можно получить недурное белое винцо. Словом, он знал все хорошие местечки.
3. Он был невероятно безобразен. Ирма Буаси, самая хорошенькая из сапожных мастериц того времени, негодуя на его уродство, изрекла следующую сентенцию: «Грантер, — заявила она, — есть нечто недопустимое». Однако ничто не могло поколебать самовлюбленного Грантера.
4. Ни одна женщина не ускользала от его пристального и нежного взора; всем своим видом он словно говорил: «Захоти я только!» — и всячески старался уверить товарищей, что у женщин он просто нарасхват.
5. Такие слова, как: права народа, права человека, общественный договор, французская революция, республика, демократия, человечество, цивилизация, религия, прогресс — представлялись Грантеру чуть ли не бессмыслицей. Он посмеивался над ними. Скептицизм, эта костоеда ума, не оставил ему ни одной нетронутой мысли. Ко всему на свете он относился иронически. Любимый афоризм его был: «В жизни достоверно одно — стакан вина».
6. Он глумился над всякой самоотверженностью, кто бы ни являл пример ее: брат или отец, Робеспьер ли младший, или Луазероль. «Да ведь они на своей смерти немало выиграли?» — восклицал он. Распятье на его языке называлось «виселицей, которой здорово повезло».
7. Бабник, игрок, гуляка, вечно пьяный, он напевал себе под нос: «Люблю я красоток, люблю я вино» на мотив «Да здравствует Генрих IV», чем очень досаждал нашим юным мечтателям.
8. Впрочем, и у этого скептика был предмет фанатического увлечения: не идея, не догма, не наука, не искусство, но человек, а именно — Анжольрас. Грантер восхищался им, любил его, благоговел перед ним.
9. Грантеру, в котором копошились сомнения, доставляло радость видеть, как в Анжольрасе парит вера. Анжольрас был ему необходим. Он не отдавал себе в этом ясного отчета и не доискивался причин, но целомудренная, здоровая, стойкая, прямая, суровая, искренняя натура Анжольраса пленяла его.
10. В нравственной своей дряблости, неустойчивости, расхлябанности, болезненности, изломанности он цеплялся за Анжольраса, как за человека с крепким душевным костяком. Лишенный морального стержня, Грантер искал опоры в стойкости Анжольраса. Рядом с ним и он становился в некотором роде личностью.
11. Он был насмешлив и вместе с тем сердечен. При всем своем равнодушии он умел любить. Ум его обходился без веры, но сердце не могло обойтись без привязанности. Явление противоречивое, ибо привязанность — та же вера.
12. Грантер, подлинный сателлит Анжольраса, дневал и ночевал в кружке молодежи. Там он жил, только там чувствовал себя хорошо и не отставал от молодых людей ни на шаг. Для него не было большей радости, чем следить, как в винном тумане перед ним мелькают их силуэты. А его терпели за покладистость.
13. Грантер оставался на положении непризнанного Пилада. Вечно терпя от суровости Анжольраса, грубо отталкиваемый и отвергаемый, он неизменно возвращался к Анжольрасу и говорил про него: «Кремень, а не человек!»
14. Мне хочется выпить. Мне хочется забыться. Жизнь — кто ее только выдумал! — прегнусная штука. И длится она минуту, и цена ей грош. Станешь жить — непременно сломаешь себе на этом деле шею. Жизнь — сцена с декорациями и почти без реквизита. Счастье — старая рама, выкрашенная с одной стороны. Все суета сует, говорит Екклезиаст. Я вполне разделяю мнение милейшего старца, хотя его, быть может, никогда не существовало на свете.
15. Нуль, не желая ходить нагишом, рядится в суету. О суета! Стремление все приукрасить громкими словами.
16. То, что зовется почестями и высоким саном, даже настоящая честь и слава — подделка под золото. Человеческое тщеславие — игрушка для царей.
17. Что же касается душевных качеств человека, то и они немногого стоят. Достаточно послушать панегирики, какие сосед поет соседу. Белое всегда жестоко к белому. Умей лилия говорить, непоздоровилось бы от нее голубке! Ханжа, которая судит о святоше, ядовитее ехидны и гадюки.
18. Жаль, что я невежда, а не то я привел бы вам кучу примеров, но я ничего не знаю. Кстати, умом я никогда не был обижен. Когда я учился у Гро, то зря времени не тратил, я проводил его с пользой: картинок не мазал, а таскал яблоки. Что малевать, что воровать — один черт!
19. Плевать я хотел на все ваши совершенства, достоинства и качества. Любое качество может обернуться недостатком: бережливый — родня скупому, щедрый — брат моту, храбрый — друг бахвала, от смиренных речей всегда отдает лицемерием. В добродетели столько же пороков, сколько дыр в плаще Диогена.
20. Я не придаю победе никакого значения. Побеждать — глупейшее занятие. Не победить, а убедить — вот что достойно славы. А ну ка, попробуйте хоть что нибудь доказать! Но вам достаточно преуспевать и покорять. Какая посредственность, какое ничтожество! Увы, куда ни глянь, всюду тщета и низость.
21. …Лондон не только метрополия роскоши, но и столица нищеты. В одном лишь Чаринг — Кроссе ежегодно умирает от голода до ста человек. Вот он каков, Альбион!
22. Для полноты картины добавлю, что видел однажды англичанку, танцевавшую в венке из роз и в синих очках. Так скорчим же Англии рожу!
23. …Сим свидетельствую, что я чревоугодник, столуюсь у Ришара, плачу сорок су за обед и желаю иметь персидские ковры, чтобы завертывать в них нагую Клеопатру. Кстати, где же она, Клеопатра? Ах, это ты, Луизон? Давай поздороваемся.
Так разглагольствовал нахлеставшийся Грантер в углу дальней комнаты кафе «Мюзен», задев проходившую мимо судомойку. Боссюэ протянул руку, пытаясь заставить его замолчать, но Грантер разошелся.
— Лапы прочь, орел из Мо! Твой жест Гиппократа, отвергающего презренный дар Артаксеркса, ничуть меня не трогает. Я готов избавить тебя от труда и угомониться. Между прочим, мне очень грустно…
24. Между прочим, мне очень грустно. Человек дурен, человек безобразен. Бабочка удалась, а человек не вышел. С этим животным господь бог опростоволосился. Толпа — богатейший выбор всяческих уродств. Кого ни возьми — дрянь. Женщина прелестна, рифмуется с «бесчестна». Да, разумеется, я болен сплином, осложненным меланхолией и ностальгией, а в придачу ипохондрией, и я злюсь, бешусь, зеваю, скучаю, томлюсь и изнываю. И ну его, господа бога, к черту!
25. — Тебе поучать республиканцев! Тебе раздувать во имя принципов огонь в охладевших сердцах!
— Почему же нет?
— Да разве ты на что нибудь годишься?
— Но я некоторым образом стремлюсь к этому.
— Ты ни во что не веришь.
— Я верю в тебя.
— Грантер! Хочешь оказать мне услугу?
— Какую угодно! Могу даже почистить тебе сапоги
26. Меня не ценят. Но когда я берусь за дело, берегись!
27. Гипохондрия снова овладевает мной! Устрицы испорчены, служанки безобразны. Я ненавижу род людской.
28. Не прошло и двух месяцев, как эта мамзель вела благонравную жизнь в мансарде. […]Теперь она банкирша. Это превращение произошло сегодня ночью. Утром я встретил жертву развеселой. И всего омерзительней то, что бесстыдница сегодня была так же красива, как и вчера. Сделка с финансистом не отразилась на ее лице. Розы в том отношении лучше или хуже женщин, что следы, оставляемые на них гусеницами, заметны. Ах, нет более нравственности на земле!
29. Бренн, завладевающий Римом, — орел; банкир, завладевающий гризеткой, — орел. Здесь не меньше бесстыдства, чем там. Так не будем же верить ничему.
30. Меня удивляет такая скудость средств у господа бога. Ему то и дело приходится смазывать маслом пазы событий. Там цепляется, тут не идет. Революция, живо! У господа бога руки всегда в этом скверном смазочном масле. На его месте я поступил бы проще: я бы не занимался каждую минуту починкой моей механики, я плавно вел бы человеческий род, нанизывал бы события, петля за петлей, не разрывая нити, не прибегая к запасным средствам и экстраординарным мизансценам.
31. Видя столько неблагополучия наверху и внизу, столько мелочности, скряжничества, скаредности и нужды в небесах и на земле, начиная с птицы, у которой нет ни зернышка проса, и кончая мной, у которого нет ста тысяч ливров годового дохода; видя, что наша человеческая доля, даже доля королевская, протерта до самой веревочной основы, чему свидетель — повесившийся принц Конде; видя, что зима — не что иное, как прореха в зените, откуда дует ветер, видя столько лохмотьев даже в совершенно свежем пурпуре утра, одевающем вершины холмов; видя капли росы — этот поддельный жемчуг; видя иней - этот стеклярус; видя разлад среди человечества, и заплаты на событиях, и столько пятен на солнце, и столько трещин на луне, видя всюду столько нищеты, я начинаю думать, что бог не богат. Правда, у него есть видимость богатства, но я чую тут безденежье. Под небесной позолотой я угадываю бедную вселенную. Он дает революцию, как банкир дает бал, когда у него пуста касса. Не следует судить о богах по видимости вещей. Все в их творениях говорит о несостоятельности. Вот почему я и недоволен.
32. Все идет вкривь и вкось. Вселенная только дразнит. Все равно, как детей: тем, которые чего то хотят, ничего не дают, а тем, которые не хотят, дают.
33. Мне бы родиться турком, целый день созерцать глуповатых дщерей востока, исполняющих восхитительные танцы Египта, сладострастные, подобно сновидениям целомудренного человека, мне бы родиться босеронским крестьянином, или венецианским вельможей, окруженным прелестными синьоринами, или немецким князьком, поставляющим половину пехотинца германскому союзу и посвящающим досуги сушке своих носков на плетне, то есть на границах собственных владений! Вот для чего я был предназначен!
34. Похоже на правду, что они идут драться, все эти дураки, идут бить друг другу морды, резать друг друга, и когда же? — в разгар лета, в июне, когда можно отправиться с каким нибудь милым созданием под руку в поле и вдохнуть полной грудью чайный запах необъятного моря скошенной травы! Нет, право, делается слишком много глупостей.
35. Увы, я снова печален! Вот что значит проглотить такую устрицу и пережить такую революцию. Я снова мрачнею. О, этот ужасный старый мир! Здесь силы напрягают, со службы увольняют, здесь унижают, здесь убивают, здесь ко всему привыкают!
36. — Любовные истории Мариуса! — воскликнул Грантер. — Мне все известно заранее. Мариус — туман, и он, наверное, нашел свое облачко. Мариус из породы поэтов. Поэт — значит безумец. Timbroeus Apollo. Мариус и его Мари, или его Мария, или его Мариетта, или его Марион, — должно быть, забавные влюбленные. Отлично представляю себе их роман. Тут такие восторги, что забывают о поцелуе. Они хранят целомудрие здесь, на земле, но соединяются в бесконечности. Это неземные души, но с земными чувствами. Они воздвигли себе ложе среди звезд.
37. — Для меня она почти безразлична, ваша революция, — сказал Грантер. — Я не питаю отвращения к нынешнему правительству. Это корона, укрощенная ночным колпаком. Это скипетр, заканчивающийся дождевым зонтом.
38. Грантер мрачно продолжал пить.
— Анжольрас презирает меня, — бормотал он. — Анжольрас сказал: «Жоли болен, Грантер пьян». И он послал Наве к Боссюэ, а не ко мне. А приди он за мной, я бы с ним пошел. Тем хуже для Анжольраса! Я не пойду на эти его похороны.
[…] После полудня Грантер бросил пить вино — этот жалкий источник грез. У настоящих пьяниц вино пользуется только уважением, не больше. Опьянению сопутствует черная и белая магия; вино всего лишь белая магия. Грантер был великий охотник до зелья грез. Тьма опасного опьянения, приоткрывшаяся ему, вместо того чтобы остановить, притягивала его. Он оставил рюмки и принялся за кружку. Кружка — это бездна. Не имея под рукой ни опиума, ни гашиша и желая затемнить сознание, он прибегнул к той ужасающей смеси водки, пива и абсента, которая вызывает страшное оцепенение. Три вида паров — пива, водки и абсента — ложатся на душу свинцовой тяжестью.
39. Грантер подчеркивал причудливость своих мыслей и слов непринужденностью движений. С важным видом опершись кулаком левой руки на колено и выставив вперед локоть, он сидел верхом на табурете, с развязавшимся галстуком, с полным стаканом вина в правой руке, и, обращаясь к толстухе Матлоте, произносил торжественную тираду:
— Да откроются ворота дворца! Да будут все академиками и да получат право обнимать мадам Гюшлу! Выпьем!
40. А Грантер все вопил: — Кто же это без моего позволения сорвал с небосвода звезды и поставил их на стол под видом свечей?
41. Отец презирал меня за то, что я не понимал математику. Я понимаю только любовь и свободу.
42. Я, Грантер, — добрый малый! У меня никогда не бывает денег, я к ним не привык, а потому никогда в них и не нуждаюсь; но если бы я был богат, больше бы не осталось бедняков! Вы бы увидели! О, если бы у добрых людей была толстая мошна! Насколько все пошло бы лучше!
43. Анжольрас, стоявший с ружьем в руке на гребне заграждения, поднял свое прекрасное строгое лицо. […]
— Грантер! — крикнул он. — Пойди куда нибудь, проспись. Здесь место опьянению, а не пьянству. Не позорь баррикаду.
Эти гневные слова произвели на Грантера необычайное впечатление. Ему словно выплеснули стакан холодной воды в лицо. Он, казалось, сразу протрезвился, сел, облокотился на стол возле окна, с невыразимой кротостью взглянул на Анжольраса и сказал:
— Позволь мне поспать здесь.
— Ступай для этого в другое место! — крикнул Анжольрас.
Но Грантер, не сводя с него нежного и мутного взгляда, проговорил:
— Позволь мне тут поспать, пока я не умру.
Анжольрас презрительно взглянул на него.
— Грантер! Ты неспособен ни верить, ни думать, ни хотеть, ни жить, ни умирать.
— Вот ты увидишь, — серьезно сказал Грантер.
44. Солдаты, устремив все внимание на Анжольраса, даже не заметили Грантера, забравшегося в угол за бильярд, и сержант уже готовился повторить приказ: «На прицел», как вдруг рядом чей то могучий голос воскликнул:
— Да здравствует Республика! Я с ними заодно!
Грантер встал.
Яркое зарево битвы, которую он пропустил и в которой не участвовал, горело в сверкающем взгляде пьяницы; он как будто преобразился.
— Да здравствует Республика! — крикнул он снова, прошел по зале уверенным шагом и стал рядом с Анжольрасом, прямо против ружейных стволов.
— Прикончите нас обоих разом, — сказал он и, обернувшись к Анжольрасу, тихо спросил:
— Ты позволишь?
Анжольрас с улыбкой пожал ему руку.
Улыбка еще не сбежала с его губ, как грянул залп.

@музыка: Гудение моей головы

@настроение: Бессильная ярость, потому что я опять так поздно встала

@темы: Книги, Учебное, Фандомное, Психология, Творческие потуги, Жвачка для мозга, Грантер, Мизерабли, Грантер/Анжольрас

---

Очередная возмущённая простыня на гендерную тематику.

Я тут имела несчастье ознакомиться с одним руководством по взаимодействию с мужиками. Вы не подумайте, что я его искала целенаправленно; просто наткнулась и решила почитать. Ну, вдруг я чего-то не знаю, если ни один парень ни разу в жизни не ответил на мои чувства?
Что ж, я героически одолела 60 страниц из 160. На середине четвёртой главы негодование, отвращение и тоска, неуклонно нараставшие с каждым новым советом, достигли своего пика, и я предпочла остановиться.
Последней каплей стало то, что после третьей главы распроклятая книжонка, ранее объяснявшая, почему мужчины предпочитают сильных женщин, способных без них обойтись и всячески это демонстрирующих, неожиданно и резко сменила пластинку. Тут вдруг оказалось, что женщине следует прикидываться слабой, беспомощной и трусливой. Не дай бог в присутствии мужика сменить лампочку, убить комара или не испугаться жестокой сцены в фильме; у него же на тебя никогда больше не встанет! Хочешь быть с ним - не забывай беспрестанно подкармливать его обрюзгшее эго, рассыпая дифирамбы и давая ему как можно больше шансов самоутвердиться.
Но это вопиющее, на мой взгляд, противоречие было далеко не первой вещью, которая мне не понравилась. А первой была зашкаливающая концентрация гендерных стереотипов, в основном по поводу мужчин. Мол, все мужчины - охотники и добытчики, и строить с ними отношения надо исходя из этого. Конечно, такие стереотипы выглядят безобидно по сравнению с большинством стереотипов, относящихся к женщинам. Но разве это делает их ближе к истине? Во-первых, побуду кэпом и напомню, что люди все разные. Во-вторых, замечу, что гендерные стереотипы в большинстве своём отражают так называемый мужской взгляд и функции выполняют соответствующие. Стереотипы о женщинах нужны мужчинам для поддержания патриархальных устоев и укрепления своей иллюзии превосходства. Стереотипы о мужчинах призваны, вдобавок к этому, объяснять и оправдывать мудацкое поведение (типа, ну мы же охотники, нам всё время нужна новая дичь). И вот меня как-то напрягает, когда книга - для женщин, и пишет её женщина, и цель её - помочь женщинам, однако, совершенно того не замечая, она транслирует огромные куски махрового мужского взгляда, подавая его как объективное положение вещей.
С другой стороны, стереотипы, безусловно, влияют на действительность. Не надо ссылаться на мужскую и женскую природу, лучше вспомните о том маниакальном рвении, с которым родители превращают ребёнка в "сферического мальчика" или "сферическую девочку", карая любые отступления от предписанной роли. Мужчина, который не может жить без погони и преследования, есть такой же продукт неправильного воспитания, как женщина, которая не мыслит своего существования без господина. Это не норма, это социальное зло, с которым надлежит бороться.
А при чтении этой книги создаётся впечатление, что все мужчины одинаковы и от природы являются законченными невротиками, причём это в порядке вещей. Она не учит общаться с мужчинами. Она учит приспосабливаться к невротикам и манипулировать ими. Впрочем, она не поможет вам даже в этом, если ваш невротик отличается от единственного подтипа, известного автору.
Я не моралист и не возражаю против манипуляций как таковых. Меня огорчает то, что вся эта теория совсем не оставляет места для любви в том смысле, в каком я её понимаю. Для меня она несовместима с положением хозяина, который регулярно указывает собаке на её ничтожное место в иерархии, чтобы не рычала и почаще подставляла живот. Ни с этим, ни с интригами коварного вельможи, управляющего глупым королём за счёт искусной лести, ни с вечной ролью ускользающей добычи. Какая может быть любовь без подлинной встречи двух человеческих существ? И какая может быть подлинная встреча, если постоянно надо играть, хитрить и рассчитывать? И какой, к чёрту, смысл в отношениях, лишённых искренности? Зачем хитроумно "удерживать мужчину", понимая, что его останавливает лишь нереализованная потребность вытереть об тебя ноги? Зачем растрачивать себя на болезненную игру, в которой открытость приравнивается к глупости? Для меня гораздо заманчивее выглядит мирное одиночество с сохранением аутентичности.

Короче, дорогие мои, общаться надо не с мужчинами и женщинами, а с людьми. Вот Карен Хорни очень правильно пишет: «Мы должны перестать интересоваться тем, что же на самом деле является женственным... Стандарты мужественности и женственности — искусственны... Различия между двумя полами, разумеется, существуют, но мы не сможем определить, в чем именно они заключаются, если сначала не разовьем нашего потенциала как просто человеческие существа. Пожалуй, это может звучать парадоксально, но мы можем обнаружить эти различия, только если забудем о них».

@музыка: 1789, Les Amants de la Bastille – "Le temps s'en va"

@настроение: Средненькое

@темы: Книги, Психология, Двухминутка ненависти, Жвачка для мозга, Спасибо за этот дружелюбный мир, Люди...шки, Smash the patriarchy, Рецензии и реакции, Выпорос эмоций, Rants before pants, Не срача ради

---

Какая-то сага о незавершённых гештальтах.

Вчера папа изъявил желание ознакомить меня с книгой некоего современного философа - судя по импровизированной аннотации, махрового славянофила, ревностно ратующего за "особый путь". Я удержала все возможные замечания при себе, мысленно понадеявшись, что сей безблагодатный опус никогда не попадёт мне в руки.
Однако после этого у меня зачесался мозг, и захотелось почитать что-нибудь философское. Камю или Сартра. Или Бодрийяра - ту самую книгу, которую мне предписывалось одолеть ещё на первом курсе. Или Хайдеггера в изложении для тупых начинающих (я как-то пробовала читать нефильтрованного Хайдеггера для умных и до сих пор содрогаюсь, вспоминая одно глубокомысленное предложение, которое почти целиком состояло из однокоренных слов и поэтому произвело на меня неизгладимое впечатление).
Но тут я произвела кое-какие подсчёты и с ужасом сообразила, что на данный момент у меня восемь недочитанных книг. Вы понимаете, ВОСЕМЬ. А в оперативной памяти почему-то числятся только две. Ребята, напомните-ка, на каких основаниях я считаю себя патологически последовательным и педантичным человеком.
Хотя, вот пожалуйста. Я ненавижу бросать книги, например. Даже если не нравится, всё равно сожму зубы и дочитаю. За редким-редким исключением.
Ну-ка, посмотрим. Последнюю начатую книгу - про психологическую помощь при утратах - надо закончить как можно скорее, ибо она имеет прямое отношение к текущей жизненной ситуации. Очередной подарок [не могу назвать иначе] от Ялома тоже лучше не откладывать в долгий ящик, а иначе все ценные мысли, которые он навеял, рискуют так и остаться всего лишь торопливыми записями в блокнотике для ценных мыслей. Ещё две книги, адаптированные по методу Франка, призваны помогать мне в освоении французского, и их забрасывать не стоит. Соблюдая регулярность, я продвигаюсь семимильными шагами, а любые паузы чреваты досадным скатыванием назад. Следующие два произведения (вернее, два здоровенных цикла - "Вселенная Элдерлингов", которую я вздумала перечитать в оригинале, и "Гарри Поттер", которого я раньше не читала вообще) держат в тонусе мой английский. Оставшиеся две книги - Пратчетт и некий сборник необычных неврологических историй - могут, в принципе, подождать. Вместо них было бы неплохо почитать что-то по копирайтингу - об этом давно уже просит мама, которая хочет подключить меня к своей работе.
Кстати, насчёт работы. В начале осени я подрабатывала переводами околопсихологических статеек с английского для одной маминой клиентки. Так вот, я не прочь заниматься этим и дальше, но есть одна загвоздка: я не понимаю, откуда брать новых клиентов. Думала зарегистрироваться на каком-нибудь фрилансере, только кто меня там оценит среди сотен крутых и опытных переводчиков? А ведь запас денег, полученных в сентябре, уже почти прикончен совместными усилиями телефона и дайри. И мне совсем не хочется кормить этих монстриков своими карманными деньгами.
Ещё у меня есть два незаконченных творческих проекта. Во-первых, тот рисунок, побочным результатом которого явился недавно выложенный Анжольрас. Вот отдохну, соскучусь по фотошопу и вернусь к этому трудоёмкому процессу. Во-вторых, я начала делать в пауэр поинте непередаваемо упоротый мультик про французов. Пока вам достаточно знать, что весь сюжет замешан на круассанах и багетах.
Я, пожалуй, промолчу обо всех невнятных стихотворных ошмётках, из которых вряд ли получится что-то осмысленное. И о том, сколько всего мне хочется написать в дневнике. Хотя всё-таки скромно оглашу количество своих черновиков. Их у меня 116.
Хм. На этом фоне уместно будет окинуть скорбным взглядом угрожающее скопление неотложных учебных дел и составить их краткую опись.
1) Выбрать тему для экзамена по педагогике, чтобы не пришлось сдавать его по вопросам. Это надо сделать буквально вотпрямщас.
Вам может показаться, что это вопрос минуты или двух. Но у меня уже месяц не доходят руки, потому что большая часть списка ни о чём мне не говорит, а погуглить слишком сложно. Вдобавок, всё интересное уже разобрали, пока я была парализована прокрастинацией.
2) Подготовиться к практике в психушке: перечитать конспекты, выбрать методики и поупражняться в их использовании, предварительно отловив какого-нибудь доверчивого родственника и примотав его скотчем к стулу.
Я упоминала, что практика начнётся 11 ноября, но нет, моя партнёрша уехала, и всё перенеслось. Жаль, что я не потратила эту благословенную отсрочку на профессиональное самосовершенствование. Надо срочно навёрстывать.
Кстати, после практики придётся ещё писать заключения, но это отдельная история.
3) Написать контрольную по психологии личности - проанализировать с точки зрения нескольких теорий небольшую сценку, разыгранную одногруппниками на прошлом семинаре.
4) Написать эссе - опять же, по психологии личности. Вот этим я займусь с превеликим удовольствием. На днях я даже почти начала. Правда, я по-прежнему не уверена, что стоит писать именно про Грантера, когда можно выбрать любого литературного персонажа, чья биография не покрыта мраком тайны. Но я уже всё решила. В худшем случае, сделаю потом второе эссе, про кого-нибудь другого.
5) Подготовить доклад по психологии личности к следующему семинару. Это не прямо сейчас, а позже, когда будут обнародованы темы. Мне совсем не улыбается перспектива выступать перед всеми, но ради автомата я выдержу и такое.
6) Узнать, чего от меня хотят психогенетика и методологические основы психологии - два новых предмета, начало которых я опрометчиво прогуляла на минувшей неделе.
Большую часть того, что я перечислила, можно было выполнить примерно месяц назад. Про эссе вообще было известно ещё в сентябре. Но - это ж я. Я же обязательно должна делать всё в самый последний момент, жертвуя сном и нервами.

Сейчас я возьмусь за что-нибудь полезное. Сейчас я возьмусь за что-нибудь полезное. Сейчас я возьмусь за что-нибудь полезное.
Я не буду сейчас делать мультик. Я не буду сейчас делать мультик. Я не буду сейчас делать мультик.
Нда, вот так вот и перегорает творческий огонь в душе.

@музыка: 1789, Les Amants de la Bastille – "La nuit m'appelle"

@настроение: Лёгкое уныние

@темы: Книги, Учебное, Психология, Повседневность, Семейный портрет, Жвачка для мозга, Почему я такой орех?, Спасибо за этот дружелюбный мир, Голоса за ушами говорят на местные темы, а в голове — на государственные

---

Звёздная пыль.

Отныне я буду стараться чаще писать отзывы о прочитанном и просмотренном. А то при обсуждениях вечно сталкиваюсь с одной и той же напастью: понравилось/не понравилось, офигенно/отстой, куча эмоций/совсем не зацепило, и всё - на этом мои аргументы иссякают. Надо как-то тренироваться обосновывать своё мнение.

Только что я прочитала "Звёздную пыль" Нила Геймана. Фильм уже много лет числится среди моих любимых, а посему я была уверена, что и книга придётся мне по душе. Я никогда так не ошибалась.
После фильма с его идеальным соотношением романтики и приключений, возвышенного и смешного, обилием неожиданных поворотов, колоритных деталей и запоминающихся фраз, книга показалась мне похожей на пустую кожуру, обманчиво сулящую волшебный фрукт.
Для чего вообще читать книгу, на которой основан понравившийся фильм? Наверное, для того, чтобы глубже окунуться в полюбившуюся атмосферу, полнее пережить яркие моменты, уточнить что-то, что осталось неясным, лучше понять внутренний мир героев. Так вот, в данном случае меня ждало стопроцентное разочарование по всем этим пунктам.
То, что атмосфера книги мало напоминает атмосферу фильма, само по себе не является её недочётом - в конце концов, это ведь фильм сделан по книге, а не наоборот. Однако, что удивительно, фильм содержит гораздо больше красочных подробностей и на порядок лучше отражает переживания героев. Согласитесь, весьма необычно приходить к такому выводу, сравнивая книгу и фильм. Да, разумеется, в книге обнаружились некоторые вещи, напрочь отсутствующие в фильме. Типа мерзкого лохматого человечка, который, простите, срёт какашками странной формы. Спасибо, это очень ценная информация. Жаль, что чуть более важные и интересные моменты прописаны скомканно, схематично и без огонька.
Я допускаю, что мне было бы приятнее читать без этого невыгодного сравнения, прочно засевшего в голове. Но даже без предварительного ознакомления с фильмом я бы подумала, что книга больше похожа на черновик, чем на законченное произведение. Теперь я вижу, что создатели фильма проделали огромную работу, развивая отдельные интересные идеи Геймана и оживляя персонажей, которых он едва наметил.

Пожалуй, на этом я закончу вступительную часть, чтобы пробежаться по отдельным значимым параметрам книги и фильма.

1. Мир и атмосфера.
Волшебная страна Геймана производит впечатление бездумно надёрганной из кусочков других сказочных миров.
Тут и противные вредные фейки, и кровожадные деревья, и под каждым кустом сидит заколдованный принц или принцесса, и в любой момент ты можешь наткнуться на живую иллюстрацию к какому-нибудь детскому стишку, и во всей этой пестроте не ощущается ни единства, ни логики, ни смысла, ни вкуса.
Вдобавок, гордо позиционируя свою книгу как "сказку для взрослых", Гейман щедро разбавил сказочную атмосферу упоминаниями о том, как герои опорожняют свои кишечники и мочевые пузыри, вставил плохонькую эротическую сцену и сочно описал процесс расчленения распухшего единорожьего трупа.
Я ничего не имею против порнушностей или жестокостей, когда они встречаются, например, у Мартина. В логике его мира мальчик, упавший с башни, остаётся калекой, голова, насаженная на пику, гниёт, жизнь после магического воскрешения - немногим лучше небытия, кишки вываливаются из распоротых животов, а сиськи из платьев, свобода иногда оказывается хуже рабства, а за чудеса приходится платить, и ни один из героев не застрахован от насилия или мучительной смерти. Это может нравиться или не нравиться, отталкивать или подогревать интерес. Я понимаю, почему многих людей не привлекает этот жанр - но вот именно, что это определённый жанр, в рамках которого такие вещи выглядят органично. А тут всё смешалось. Вроде сказка, вроде волшебство - светлое и тёмное, вокруг порхают феи, скачут единороги, пони какают бабочками, цепи делаются из кошачьего дыхания, а на мягких пружинистых облаках удобно сидеть. Но герой непременно пойдёт помочиться в самый ответственный момент, и единорогу отрежут голову, и увечья не поддаются лечению. Такие вкрапления "реализма" кажутся здесь неестественными, безвкусными и чужеродными. Умелая игра на подобных контрастах могла бы получиться весьма эффектной. Но для этого они должны быть обоснованы, причём обоснованы в логике этого конкретного мира, а не в обыденной житейской. Главная героиня остаётся хромой на всю оставшуюся жизнь. Почему? Ну, ведь герой, который накладывал ей шину, не был профессиональным врачом. Главный герой до конца жизни не может сражаться левой рукой. Почему? Ну, он же сунул её в огонь. Это звучит резонно, однако ничего не объясняет, потому что, чёрт возьми, мы же в волшебной стране, где постоянно творятся вещи, невероятные для выходца из нашего мира! Это у нас с неба падают мёртвые камни, а за Стеной всё совсем иначе. Так почему же упавшая звезда может при определённых условиях оказаться на облаке, но не может вновь занять своё место на небесах? Почему можно быть бессмертным, но нельзя вылечить сломанную ногу? Таких вопросов возникают сотни, и автор не предлагает сколько-нибудь убедительных ответов.
Справедливости ради, я процитирую два пассажа, которые мне понравились. Собственно, их всего два на целую книгу.

Номер раз

"Мышь полевка нашла упавший орех и начала грызть твердую скорлупу длинными и острыми передними зубками – не потому, что проголодалась, а потому, что на самом деле была заколдованным принцем, который мог вернуть свой прежний облик только после того, как разгрызет Орех Мудрости. Но радость находки сделала принца невнимательным, и о приближении совы неясыти он догадался, только когда на него упала тень, закрывшая луну. Сова подхватила мышь острыми когтями и вновь исчезла в ночи.
Мышь уронила орех, который свалился в ручей и уплыл по течению в озеро, где его проглотил лосось. Сова слопала мышь в пару глотков, и лишь хвост несчастного принца свисал у нее из клюва, длинный, как ботиночный шнурок. Какое то существо с пыхтением и треском пробиралось сквозь заросли – барсук, наверное, подумала сова (которая сама была заколдована и могла принять свой истинный облик, только проглотив мышь, которая съела Орех Мудрости), или, может, медвежонок".

Номер два

"Знавал я одного господина из Пафлагонии, который имел обыкновение каждое утро заглатывать живую змею. Он любил говорить, что эта привычка рождает уверенность в наступающем дне: мол, за весь день с тобой не может случиться по крайней мере ничего более неприятного. Когда его приговорили к повешению, перед казнью беднягу заставили слопать полную миску лохматых многоножек, так что его убеждение в конце концов себя не оправдало".
Если бы вся книга была выдержана в таких тонах, как эти два отрывка, то многое встало бы на свои места, от измены, в результате которой Тристан появился на свет, до одинокой хромой Ивейн в финале. Это действительно была бы сказка для взрослых, полная задумчивой грусти и иронии. Лично я всё равно предпочла бы фильм с его наивным хэппи-эндом и торжеством настоящей любви, побеждающей все невзгоды, но, по крайней мере, такая книга была бы целостной, завершённой и атмосферной.
2. Персонажи и их отношения.
Тут всё ещё хуже.
В фильме Тристан проходит долгий путь от мальчика на побегушках, готового на всё ради благосклонности капризной красавицы, до отважного героя, достойного сидеть на троне. Он учится с честью выходить из сложных ситуаций. Он узнаёт, что любовь не покупают. Он обретает независимость и самоуважение.
В книге автор старательно подчёркивает то, как разительно изменился и возмужал наш герой, но, на мой взгляд, никакой значимой трансформации не наблюдается. По крайней мере, ни о каком взрослении и ответственности говорить не приходится. В начале он походя бросает работу, чтобы выклянчить поцелуй девушки, которая его явно знать не желает. Почти в самом конце он откладывает принятие обязанностей правителя и на неопределённый срок удаляется странствовать по миру, тем самым нарушая обещание, данное матери.
В фильме упавшая звезда оказывается непосредственной, искренней девушкой с характером и чувством юмора. В книге же Ивейн то производит впечатление вялой, скучной и унылой, то пышет злобой, как заправская дворница. Если что-то и может объединить эти её перепады, то разве что непроходящее состояние ПМС.
Их отношения - отдельная тема. В фильме мне нравится то, как Тристан постепенно понимает, что его настоящая любовь совсем рядом, нравится то, как он отправляется в деревню, чтобы распрощаться с Викторией, а от монолога Ивейн, которая трогательно признаётся в любви Тристану, превращённому в мышь, у меня всегда бегают мурашки по коже.
Что же происходит в книге? Тристан дотаскивает звезду до границы родной деревни, с надеждой является к девушке, ради которой отправился навстречу приключениям, и в каком-то смысле получает от ворот поворот. Точнее, выясняется, что она готова выйти за него замуж из чувства долга, но при этом любит другого. Тристан благородно отказывается от претензий на её руку и вдруг осознаёт, что на самом деле любит Ивейн. Вот ведь как удачно, что она ему подвернулась!
Чувства Ивейн развиваются столь же "последовательно". Вот она ненавидит Тристана, а вот она уже нежно перебирает волосы спящего и недоумевает, куда же девалась вся ненависть.
Стоит сказать несколько слов и о других героях.
Возьмём, например, королеву ведьм. Вот в ней я поначалу не замечала существенных отличий от киношной версии. Но, ради всего святого, что это было, когда в конце она отказалась от преследования Ивейн и, заработав от неё поцелуй в щёчку, смиренно удалилась получать пиздюлей от своих сестёр? Не верю!
Конечно, в фильме с ней тоже был связан один странный момент, когда она, впав в истерику, отпустила главных героев на все четыре стороны, а затем с диким хохотом принялась посыпать их осколками стекла. Но это всё же смотрится более понятно и правдоподобно, чем книжный поворот.
Не порадовал меня и Септимус, который за всё повествование так и не сумел толком проявить себя. Неудачная карьера отравителя, неизменное сравнение с вороном при каждом появлении или упоминании, всеобщая уверенность в том, что он несусветно опасен, и бесславная кончина при попытке поджога. Насколько мне нравится его сюжетная линия в фильме, настолько убогой она вышла в книге.
Что касается Уны... я, так и быть, не стану комментировать её кошачьи ушки. Но до чего же невыразительной и безэмоциональной получилась её встреча с сыном! И до чего неуместно смотрелась "комичная" семейная размолвка, которая последовала за "счастливым воссоединением", поскольку Уне приспичило возвращаться домой после многолетнего рабства не иначе, как в паланкине с конным эскортом и слонами.
А ещё в фильме меня очень умиляло и забавляло то нетерпение и любопытство, с которым братья-призраки следят за развитием событий и болеют за живых героев. В книжной версии они беспросветно унылы, и это единственное, что я могу сказать.
3. Юмор.
Фильм очень поднимает настроение не только потому, что показывает доброе, красивое и вечное, но и благодаря обилию удачно вкраплённых шуток. Единственное, что мне в этом плане не понравилось, так это глуповатый момент с капитаном, переодетым в платье.
Теперь обратимся к книге. Что ж, метод дедукции позволил мне вычислить смешные места, но желания смеяться у меня почему-то не возникло. Насколько я поняла, читателю предписывается веселиться по поводу лохматого человечка, называющего грибы грибусами, сварливой звезды, которая на протяжении всего сюжета не перестаёт обзывать спутника идиотом, болваном и кретином, и многих других вещей, столь же искромётных.

В общем, вердикт таков: если вы любите качественные волшебные миры, живых персонажей и богатый язык (по этой части я предпочла скорбно промолчать; тут наверняка ещё отжёг переводчик, так что нет смысла ругать Геймана за стиль изложения), то вам не стоит браться за эту книгу. А вот фильм рекомендуется к просмотру.

@музыка: Ilan Eshkeri - "Septimus"

@настроение: Нервное

@темы: Книги, Двухминутка ненависти, В поисках смысла, Жвачка для мозга, Лучи добра, Кино и актёры, Рецензии и реакции, Не срача ради

---

Попытка упорядочить впечатления.

На днях я закончила читать "Дом, в котором" Мариам Петросян. Пожалуй, это самая странная книга из всех, что мне до сих пор попадались - странная в хорошем смысле. После этой книги остаётся ощущение хаоса, путаницы и головокружения. Она озадачивает неразрешимыми загадками, изводит недосказанностью, дышит противоречиями и туманными намёками, многие из которых доходят с запозданием или вовсе пролетают мимо. Реальности и смысловые пласты беспорядочно наслаиваются и нахлёстываются друг на друга, самые обычные явления соседствуют с волшебными и безумными. Ты не знаешь, что и думать, когда кто-нибудь самым обыденным тоном сообщает, что один из героев раньше работал ангелом, и это его достало; тебе становится не по себе, когда другой герой, внезапно оказавшийся оборотнем, начинает выть на луну и кататься по земле. Подобные вещи легко воспринимаются в фэнтезийном антураже, но здесь они ошарашивают, потому что это совсем не то, с чем ожидаешь столкнуться в интернате для детей-инвалидов. Да-да, формально действие происходит именно там, хотя это становится ясным далеко не сразу. В начале не даётся никакой предыстории, никаких пространственно-временных координат; ты с первых же строчек окунаешься в жизнь Дома, ещё не будучи в курсе, что представляет из себя это место и его обитатели.
Сразу подчеркну, что в книге отсутствуют фальшивые причитания по поводу трагической судьбы бедолаг и горемык, лишённых рук/зрения/способности ходить, слабоумных, неизлечимо больных или просто сбытых с рук безответственными родителями. Автор не ставит перед собой примитивную задачу выдавить из читателя слёзы; герои Петросян вовсе не нуждаются в том, чтобы их оплакивали. Ты можешь наблюдать за ними, замирая от восторга, изнемогая от любопытства или кипя от негодования, но физические недостатки - последнее, что тебя занимает в такие моменты. Разве можно испытывать жалость, когда заворожённо любуешься неземным существом, обладающим сверхъестественным слухом, обонянием и осязанием? Да, речь идёт о слепом человеке, но не ущербном и обездоленном, а таинственном, опасном, достойном любви или ненависти.
Каждый из героев несёт в себе целый космос: "В спальне пусто и тихо. От этого она кажется меньше, хотя должно бы быть наоборот. Но у нас всё не как у людей. Если Горбач, где бы ни находился, окружён деревьями, а Македонского сопровождает невидимый хор, выводящий «Лакримозу»; если Лорд всегда в своем замке с замшелыми стенами и лишь изредка опускает подъёмный мост, а Шакал в любой миг способен размножиться до полудюжины особей, и слава богу ещё, что Лэри не затаскивает сюда коридоры, а Толстый колдует только в глубине своей коробки… если учитывать всё это, нет ничего удивительного, что, опустев, наша загромождённая мирами спальня кажется меньше, чем когда все мы тут".
Дом тоже вмещает в себя гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Снаружи можно увидеть лишь унылый серый фасад, изрядно попорченный временем, но внутри Дом немного похож на платяной шкаф, в котором одни обнаруживают Нарнию, а другие - слишком взрослые или слишком "наружние", ограниченные, здравомыслящие, - утыкаются носом в глухую стенку. Неудивительно, что Наружность, куда выпроваживают воспитанников, достигших совершеннолетия, выглядит пустой и бесцветной для тех, кому доступна изнанка Дома. Если в начале книги ты сочувствуешь Курильщику в его желании как можно скорее покинуть ненавистный интернат, то по мере погружения в атмосферу Дома поневоле заражаешься тревогой остальных. Ближе к концу, перед самым выпуском, мне было по-настоящему страшно от этой неизбежности, хотелось остановиться и не дочитывать, поэтому финал, даже будучи далёким от хэппи-энда, всё-таки показался мне утешительным: ведь каждый (не считая только Неразумных) смог сам выбрать для себя дальнейший путь.
Что ещё хочется отметить, так это то, что Мариам Петросян имеет художественное образование, и это весьма интересным образом сказывается на её литературном творчестве.
Текст книги насыщен не столько событиями, сколько деталями. Их пёстрое нагромождение неохватно для взгляда, и они безостановочно валятся отовсюду прямо тебе на макушку - сверкающими россыпями пуговиц на одежде Шакала, крысиными черепками, ореховыми скорлупками, горячечным бредом на коридорных стенах. Иногда нужно отступить на пару шагов, чтобы увидеть, как хаотично разбросанные частицы складываются в некий осмысленный узор, но чаще всего этот приём не помогает. А иногда происходит так, что какая-то единственная деталь цепляет, пронзает, отпечатывается на сетчатке с такой неожиданной силой, что её уже невозможно выкинуть из головы. Белый кораблик, плавающий в луже крови. Штукатурка, которую поедает Слепой. Битые стёкла, по которым он ходит босиком, не ощущая боли. Веснушки Македонского и то, как когда-то давно дед заставлял его тереть лицо лимонным соком. Нелепые зелёные очки, за которыми Рыжий прячет сказочные глаза, придающие ему сходство с героем манги *или котом из "Шрека"*. Зеркала-бирки, висящие на шее у Крысы и заменяющие ей зрительный контакт с окружающими.
Вообще я затрудняюсь назвать другое произведение, которому удалось бы наполнить меня таким сумасшедшим количеством зрительных образов. Вот уже который день они отчаянно просятся наружу, не давая мне покоя; впору лезть на стенку от собственной криворукости.
А ещё я не припомню, чтобы, едва закончив какую-то книгу, я сразу кидалась её перечитывать. Пока что, конечно, не полностью, а только отдельными кусками, но всё равно необычно.

Запавшие в душу отрывки

***
Слепой проводил Стервятника поворотом головы, как если бы мог видеть, закрыл глаза и погрузился в тёплую дрёму. И сразу вернулся Лес. Навалился, задышал в уши, закопал в мох и в сухие листья, спрятал и убаюкал тихими песнями свистунов. Слепой был его любимцем. Лес даже улыбался ему. Слепой это знал. Улыбки он чуял на расстоянии. Обжигающие, липкие и острозубые, мягкие и пушистые. Они мучили его своей мимолётностью, недосягаемостью пальцам и ушам. Улыбку нельзя поймать, зажать в ладонях, обследовать миллиметр за миллиметром, запомнить… Они ускользают, их можно только угадывать. Однажды, когда он был ещё маленьким, Лось попросил его улыбнуться. Он тогда не понял, чего от него хотят.
– Улыбка, малыш, улыбка, – сказал Лось. – Лучшее, что есть в человеке. Ты не совсем человек, пока не умеешь улыбаться.
– Покажи, – попросил Слепой. Лось нагнулся, подставляя лицо его пальцам. Наткнувшись на влажные зубы, Слепой отдёрнул руку. – Страшно, – сказал он. – Можно я так не буду?
Лось только вздохнул.
С тех пор прошло много времени, и Слепой научился улыбаться, но знал, что улыбка не украшает его, как других. Он натыкался на растянутые рты в выпуклых картинках своих детских книг, находил их на лицах игрушек, но всё это не было тем, что можно поймать в голосе. Слушая улыбающиеся голоса, он наконец понял. Улыбка – это свет. Не у всех, но у многих. И теперь он знал, что чувствовала Алиса, когда улыбка Чеширского Кота парила над ней в воздухе, ехидная и зубастая. Так улыбался и Лес. Сверху, бескрайней, насмешливой улыбкой.

***
Я смотрю в глаза своему отражению. Пристально, не моргая, пока глаза не начинают слезиться. Иногда удаётся добиться ощущения полной отстранённости, иногда нет, это неплохое лекарство для нервов или пустая трата времени – всё зависит от того, каким ты приблизился к зеркалу и что унесёшь, отойдя от него.
Зеркала – насмешники. Любители злых розыгрышей, трудно постижимых нами, чьё время течёт быстрее. Намного быстрее, чем требуется для того, чтобы по достоинству оценить их юмор. Но я помню. Я, несчётное число раз смотревший в глаза забитого мальчугана, шепча: «хочу быть как Череп»… встречаю теперь взгляд человека, намного больше похожего на череп, чем носивший когда-то эту кличку. И, словно этого мало, я – единственный владелец безделушки, благодаря которой его так прозвали. Я могу оценить зазеркальный юмор, потому что помню то, что я помню, но многие ли тратили такую уйму времени на общение с зеркалами?
Я знаю красивейшего человека, который шарахается от зеркал, как от чумы.
Я знаю девушку, которая носит на шее целую коллекцию маленьких зеркал. Она чаще глядит в них, чем вокруг, и видит всё фрагментами, в перевёрнутом виде.
Я знаю незрячего, иногда настороженно замирающего перед собственным отражением.
И помню хомяка, бросавшегося на своё отражение с яростью берсеркера.
Так что пусть мне не говорят, что в зеркалах не прячется магия. Она там есть, даже когда ты устал и ни на что не способен.

***
На чердаке Дома со скрипом поднимается крышка напольного люка. Слепой протискивается в щель и, встав на колени, опускает крышку на место. Сверху на люке есть железное кольцо, а снизу – ничего, потому что это дверь только для Слепого. Он отряхивает пыль с одежды и, мягко ступая по дощатому полу, крадётся через чердак. Пять шагов от крышки люка до стула, обратно почему-то четыре с половиной. Он знает, что стул с дырявым сидением будет там, где он его оставил в прошлый раз. Здесь никто не бывает. Только он сам и Арахна. Она висит в своём углу – крошечная, почти незаметная – и притворяется мёртвой. Опустившись на дырявый стул, Слепой достаёт из-под свитера флейту.
– Слушай, Арахна, – говорит он в пустоту. – Это только для тебя.
Тишина. Чердак – самое тихое место в мире. Струящиеся из-под пальцев Слепого отрывистые, дрожащие звуки заполняют его. Слепой плохо представляет, чего он хочет. Это должно быть как сеть. Как ловчая сеть Арахны – огромная для нее и незаметная для других. Что-то, что и ловушка, и дом, и весь мир. Слепой играет. Впереди ночь. Он выводит знакомые мелодии. То, что получается красиво у Горбача, у него сухо и оборванно по краям. Только своё у Слепого получается красивее. В погоне за этим «своим» он не замечает шагов проходящей ночи – и она проходит мимо, сквозь него и сквозь чердак, одну за другой унося его песни. Арахна делается всё больше. Она заполняет свой угол и выходит за его пределы; серебряная паутина опутывает весь чердак, в центре её – Слепой и огромная Арахна. Арахна вздрагивает, и её ловчая сеть вздрагивает вместе с ней – прозрачная паучья арфа от пола до потолка. Слепой чувствует её вибрацию, слышит звон, бесчисленные глаза Арахны жгут ему лицо и руки – он улыбается ей, уже зная, что получается именно то, чего он хотел. Ещё не совсем, но уже близко.
Они играют вдвоём, потом – втроём с ветром, запевшим в трубах. Вчетвером – когда к ним присоединяется серая кошачья тень.
Когда Слепой обрывает песню, сразу исчезает в пыльном углу Арахна, уменьшившись до размеров ногтя, а кот утекает в напольную щель. Только взбесившийся ветер продолжает выть и стучать по трубам, рвется в слуховое окно, дёргает раму… Стеклянный дождь – и он врывается внутрь, засыпая дощатый пол мусором и снегом.
Не обращая внимания на осколки, Слепой проходит по ним босиком. Подойдя к звездообразной дыре, протягивает руку в рамку стеклянных ножей, берет с крыши снег – пушистый и мягкий под твердой коркой – и пьёт его с ладони.
– Я пью облака и замерзший дождь. Уличную копоть и следы воробьиных лапок. А что пьёшь ты, Арахна?
Арахна молчит. Ветер улетает, затухая и тоскуя. Взволнованный песней кот пушистой стрелой мчится вниз сквозь этажи. Этажом ниже его двойник пересекает коридор, летит по ступенькам, останавливается в другом коридоре и присаживается вылизать грудь и лапы. Кот мчится ниже и ещё ниже, до пропахшей чужими котами площадки, потом прямо – и оказывается рядом с двойником. Три круга кошачьего танца, соприкосновение всезнающих носов, две истории: о ночной жизни дворового мусорного бака и о концерте с пауком. Потом они бегут – лапа к лапе, ребро к ребру – мимо погасшего экрана телевизора, мимо уснувших тел, и наконец сворачивают в дверной проём, в душную темноту, где сидит хозяйка с третьим котом на коленях. Синхронным прыжком коты запрыгивают на острые хозяйские плечи. Их шкуры смешиваются, образуя одно пушистое одеяло.

***
Сфинкс задумчиво рассматривает Рыжего, словно пытаясь что-то припомнить. Рыжий почёсывается.
– Чем ещё могу быть полезен?
– Сними, пожалуйста, очки, если тебе не трудно, – просит его Сфинкс.
Рыжий морщится:
– Ловишь на слове? Не очень-то это по-дружески. Ладно, так и быть. Но ненадолго.
Он поворачивается спиной к коридору и, воровато оглянувшись, сдёргивает очки. И исчезает.
Во всяком случае, так кажется Курильщику. Что Рыжий исчез. На Сфинкса печально смотрят тёмные глаза в медных ресницах, а худое лицо их владельца принадлежит какому-то незнакомцу, который никак не может быть Рыжим. Исчезли бритые брови, шрамы на подбородке, мерзкая ухмылка. Глаза ангела стёрли их, изменив лицо до неузнаваемости. Длится это наваждение пару секунд, после чего Рыжий надевает очки, и ангел исчезает. Остается неврастеник и извращенец.
– Всё, – заявляет он, облизываясь. – Аттракцион окончен.
– Спасибо, – без тени иронии благодарит его Сфинкс. – Я соскучился по тебе, Смерть. Действительно соскучился.
– Скучай дальше, – огрызается Рыжий. – Смерти больше нет. Оставим стриптиз до лучших времён.
– Извини, Рыжий, – встревает в их разговор Курильщик. – Это, конечно, не моё дело, но очки тебя очень уродуют.
– Ха! – мрачно откликается Рыжий. – А зачем, по-твоему, я их ношу? Чтобы казаться лапочкой? И с чего это, как ты думаешь, у нас в Крысятнике все дрыхнут в спальных мешках? Да затем же. Чтоб мне не прикручивать эту блядскую оптику к морде скотчем. Высокая должность, скажу я тебе, не такое дело, при котором стоит выглядеть героем манги.

И ещё один кусочек про глаза Рыжего, я просто не могу удержаться.

***
Поёрзав и поулыбавшись непонятно чему, он сдвигает зелёные очки на лоб и превращается в сказочное существо из другого мира. Очень печальное. В его глаза можно смотреться, как в зеркало, в них можно утонуть, к ним можно приклеиться навечно, крепче, чем к любой мухоловке, прикидывающейся столом. Собственное отражение в них всегда красивее, чем в настоящем зеркале, от него тоже трудно оторваться.
Крыса смотрит на себя, смотрит долго – и встряхивает головой, отгоняя наваждение.
– Ты бы ещё разделся.
Пожав плечами, Рыжий опускает очки на переносицу. Тянется к ней и медленно, одну за другой, переворачивает её бирки изнанкой наружу. С обратной стороны они закрашены.
– Не смей, – предупреждает Крыса. – Такого я никому не позволяю. Это мои глаза.
Рыжий так поспешно отдергивает руку, что становится смешно.
– А твои врут, – добавляет она мстительно. – Показывают улучшенную версию.
Рыжий качает головой:
– Они показывают то, что есть. Это у тебя после встреч с родителем заниженная самооценка.
Ей хочется сказать ему что-нибудь резкое, что-то такое, что бы навеки его от неё отвадило. Отбило охоту лезть к ней в душу и приставать с дурацкими утешениями. Показывать ей собственные неправильные отражения. Но она не в силах от них отказаться, они ей необходимы хотя бы изредка. Хотя бы в такие дни, как этот. Особенно в такие дни. И Рыжий прекрасно это знает. Она думает о себе в шоколадных лужицах его глаз. Такой красивой.

Несколько картинок

Собрание по поводу кроссовок Курильщика



Чёрный, Курильщик и рисунок Леопарда



Македонский



Слепой



Сфинкс и Слепой



Снова Сфинкс и Слепой



Жаль, что не удалось отыскать идеального Лорда или Рыжего. Портретов Лорда вообще на удивление мало; вот Рыжего рисуют довольно часто, и иногда вполне удачно, но моего среди них нет. Надо учиться рисовать, что тут скажешь.
А ещё я сохранила много шикарных Стервятников и Шакалов, но не могу выбрать лучших, поэтому выкладывать не буду.

Слэшерское

Кажется, я немного влюбилась в Слепого (смейтесь-смейтесь). В последний раз я испытывала нечто похожее по отношению к вымышленному персонажу, когда познакомилась с Шутом.
Но слэш, конечно, тоже никто не отменял. Глаза мои беспомощно разбегались, дезориентированные изобилием потенциальных пейрингов, но, когда впечатления слегка улеглись, из пепла сомнений торжественно восстали Сфинкс со Слепым, и я торжественно благословила их союз. Ура! Ура! Ура!
А то я уже устала от порносериалов по J2, ежедневно транслируемых по всем каналам моего воображения.
Впрочем, помимо Сфинкса и Слепого там ещё тьма персонажей, которых можно сослэшить, есть где разгуляться. Обязательно надо придумать что-то для Лорда, а то его каноничная пассия не вызывает у меня особой симпатии, да и великая вобюль между ними кажется надуманной и недолговечной.
Эх, я бы написала фанфик, но мои комплексы уже достигли таких размеров, что даже вести дневник становится всё труднее, какие уж теперь фанфики...

@музыка: Lord Of The Lost – "Never Let You Go" (feat. Ulrike Goldmann)

@настроение: Безвольно-вялое

@темы: Книги, В поисках смысла, Лучи добра, Слэш наш насущный, Настоящее Что-нибудь, Рецензии и реакции