Чаще всего Ниентари сползает с дивана в районе двух часов дня, после чего, злющая, как сто чертей, ковыляет на кухню, хватаясь за стенки, пошатываясь и безуспешно отбиваясь от кошачьих когтей, с готовностью вонзающихся в спотыкливые ноги. Основная цель – выжить. Дополнительная –
А вот с моим солнцем и звёздами почему-то получается иначе. Нет, бодростью, активностью и готовностью к труду и обороне тут даже не пахнет, но желания немедленно устроить экстерминатус планете Земля тоже, как ни странно, не наблюдается, и даже головная боль ощущается слабее обычного - чудеса, да и только. Я, как правило, просыпаюсь чуть раньше, но не подаю признаков жизни, пока не удостоверюсь, что Дахер тоже перешла в бодрствующий режим, а потом мы безо всяких предисловий принимаемся, посмеиваясь, пересказывать друг другу тот бред, который нас угораздило увидеть во сне.
Собственно, эту запись я затеяла именно ради того, чтобы похвастаться своим последним сном, так как он явно заслуживает почётного места в моей ненаглядной коллекции бреда. Так что предисловие опять получилось слегка не по теме, но это не важно - ведь оно, в кой-то веки, греет душу.
Так вот, мне приснилось, что меня похитили для участия в каком-то психологическом эксперименте. С одной стороны, я почему-то была уверена, что мне не причинят вреда, и что всё делается во благо науки, а с другой, испытывала иррациональное желание убежать, куда глаза глядят, при первой же представившейся возможности. То ли у меня на глазах была повязка, то ли мне на голову надели мешок, но, так или иначе, избавленная, наконец, от этого раздражающего элемента, я осмотрелась по сторонам и обнаружила себя в каком-то помещении наподобие парикмахерской или небольшого магазинчика. Белая дверь со вставкой из стекла открывалась прямо на улицу, но до неё было довольно далеко. Из людей поблизости находились только женщины в возрасте сорока – пятидесяти лет, все ярко накрашенные и щеголяющие разноцветными свитерами со стразами и блёстками. Всего их собралось человек пять или шесть, и они с удобством расположились кружком на мягких стульях. Одна из них любовно покрывала красным лаком ухоженные ногти, другая, кажется, плела из бисера, то и дело поправляя сползающие очки. Меня усадили в потёртое жёсткое кресло, крепко привязав руки к подлокотникам. К каждой ладони и ступне присобачили по шаровидной подушке, набитой каким-то сыпучим материалом. Две дамы занялись моими лодыжками, тщательно примотав их бечёвкой не только к ножкам кресла, но и к какому-то круглому плоскому предмету, по краям которого горели весёлые зелёные лампочки. Мне откуда-то было известно, что эта штука обычно использовалась для проведения разнообразных психологических тренингов: её передавали по кругу, и тот, кто ставил на неё ноги, должен был говорить. Мои же ноги были привязаны, из чего я сделала вывод, что от меня ждут длинного монолога. Я совершенно не помню, о чём завела речь, но время от времени до моих ушей отдалённо долетал визгливый смех слушательниц. В сознании промелькнула мысль, что, явившись на этот тренинг по доброй воле, я бы отчаянно стеснялась и чувствовала себя так, как будто проглотила язык, но в своём нынешнем положении пленницы я не могу позволить себе беспокоиться о такой ерунде. И всё же, настал момент, когда я не выдержала: резко качнулась вперёд, опрокинувшись на четвереньки вместе с креслом, и торопливо поползла к двери, с забавными звуками колотя по плиткам пола подушками на руках. Злокозненные бабы громогласно негодовали где-то за спиной, но, вроде бы, не спешили меня ловить. Вскоре я, не встретив никакого сопротивления, выбралась на улицу и увязла в высоченном сугробе, и тут только поняла, что совершаю ошибку: при таких темпах меня догнал бы даже калека. Пораскинув мозгами, я сочла, что единственный разумный выход из положения - усыпить бдительность своих мучителей и дождаться обстоятельств, более благоприятных для побега, а пока что вернуться и соврать что-нибудь о причинах такого странного поведения.
Пришлось разворачиваться и медленно ползти в обратном направлении, прогибаясь под тяжестью ненавистного кресла. Заготовленные неубедительные оправдания не понадобились: собравшиеся поприветствовали меня дружными возгласами одобрения, и экзекуция возобновилась. Бросив взгляд вниз, я с удивлением отметила, что подушка на моей правой ноге заменилась полусгнившим стоптанным шлёпанцем. Довольная этим фактом, я опасливо оглядела окружающих, но с облегчением убедилась, что никто ничего не заметил.
Потом я вдруг очутилась в пустой полутёмной комнате, по-прежнему в кресле, но уже не привязанная. Единственным живым существом в поле зрения была жирная лоснящаяся мышь, беспорядочно метавшаяся туда-сюда по обшарпанному полу. Мне показалось, что она забыла, как сюда попала, или что ход, которым она воспользовалась, почему-то работал лишь в одну сторону. В линолеуме имелось немало трещинок, и мышь с завидным упорством пыталась проникнуть то в одну, то в другую. При этом она всякий раз становилась очень маленькой, а то и вовсе исчезала из виду, так что её местонахождение можно было определить только по серому квадратику, мигавшему над её головой. Похоже, все отверстия на проверку оказывались тупиковыми, так что несчастная зверюшка вынуждена была продолжать поиски и отчаянно паниковала. А потом появилась кошка. Я предположила, что она либо съест мышку, либо выведет её на волю, но, к моей досаде, обе залезли в вертикальную щель, зиявшую посреди стены на приличном расстоянии от пола, и скрылись. Чтобы заглянуть туда, мне пришлось встать и приблизиться вплотную. За щёлкой оказалась выемка, достаточно широкая для нескольких животных. Кошка превратилась в рыжую негритянку ростом не больше куклы барби и смерила мышку высокомерным взглядом, после чего резко подскочила к ней, куснула её за бок и демонстративно выплюнула клочок серой шерсти. Та, немного помедлив, ответила ей тем же, и обе расхохотались. "Нда, забавные у них отношения", - подумала я.
После этого меня неожиданно телепортировало на вершину холма, откуда я радостно махала рукой какой-то макаке, неуловимо напоминавшей мою мелкую двоюродную сестру. Моя бабушка, стоя рядом с ней, с поучительными интонациями зачитывала нам отрывки из какой-то книги о языке жестов. Так, например, я узнала, что положение кисти, при котором большой палец напряжён и подогнут под остальные, слегка скрюченные, означает страх. Что до моих телодвижений, бабушка перечислила несколько вариантов эмоций, которые могли за ними скрываться, но в конце добавила, что, скорее всего, так проявляется моя любовь к обезьяне. Я смутилась и опустила руки, хотя тут же мысленно обругала себя за это и с неудовольствием подумала, что уже, вроде бы, вышла из того возраста, когда старалась держать свои чувства в секрете.
Да, в то утро мы немало повеселились, рассуждая о том, какие из моих последних впечатлений могли послужить основой для этой восхитительной нелепицы. Наш ночной диспут о природе моей социофобии, разговор о том, каким образом распятые прикреплялись к кресту, дурацкая комедия, главные герои которой украли орангутанга, моё тесное общение с подушкой в виде свиньи, плюс, как я сообразила несколько позже, "Зелёная миля", которую я сейчас читаю. И это только то, что лежит на поверхности.
Но всё это было в воскресенье. Что касается сегодняшнего утра, то оно наступило в половину третьего и сложилось по-привычному омерзительно - тягучее, как жвачка, и неумолимое, как раковая опухоль. Три чашки кофе, раздражение, вялость, вата вместо мозгов и необходимость отчитываться перед мамой по таким жизненно важным вопросам, как «когда ты вчера легла?», «все ли таблетки ты приняла?» и «когда ты, наконец, наведёшь порядок в комнате?».
И что-то отчётливо подсказывает мне, что завтра будет так же.