Я уже упоминала это своё сочинение, когда оно ещё находилось в зародыше. Теперь оно полностью готово и заработало мне пятёрку автоматом за экзамен, так что настало время поделиться с широкой общественностью. Ну, и было бы круто с кем-нибудь всё это обсудить, хотя я особо не надеюсь.
Грантер, персонаж из романа «Отверженные» В. Гюго, сквозь призму психодинамического, экзистенциально-гуманистического и когнитивно-бихевиорального подходов.Зигмунд Фрейд сказал бы, что чрезмерное пристрастие Грантера к спиртному и деликатесам указывает на привязанность его либидо к оральной зоне. У Грантера отмечаются особенности, типичные для орального характера. Он инфантилен, зависим, настойчиво требует к себе внимания окружающих и, сам того не осознавая, нуждается во внешней опоре. [12, 9, 13] Кроме того, у него присутствуют некоторые черты, свойственные орально-садистическому характеру: негативизм, пессимизм, циничность, амбивалентное отношение к окружающим, в котором дружелюбие сочетается с весьма агрессивными нападками, пусть и редко обращёнными к кому-то конкретному. [5, 6, 7, 19, 20, 24] Таким образом, Фрейд мог бы сделать вывод о фиксации на орально-садистической фазе и объяснить её фрустрацией психосексуальных потребностей в возрасте 6 – 18 месяцев. Вследствие задержки развития на оральной стадии Грантер в значительной мере подвержен регрессии. [14, 38] Ярким примером является то, как Грантер напился до беспамятства, пока его друзья строили баррикаду.
Анжольрас – единственный объект «фанатизма» Грантера – презирает его. Сходным образом относился к нему и отец, если использовать в качестве зацепки мимоходом произнесённую фразу. [41] Отец презирал его за непонимание математики, Анжольрас – за безразличие к общему делу, то есть, революции. С точки зрения Грантера, оба предъявляют к нему чуть ли не абсурдные требования, незаслуженно обделяя его своей любовью. Фрейд мог бы предположить, что Грантер переносит на Анжольраса свои чувства к отцу. Возможно также, что он увидел бы в отношении Грантера к Анжольрасу бессознательное пассивно-гомосексуальное влечение. Кроме того, он мог бы обнаружить у Грантера признаки мазохизма, развившегося, вероятно, в качестве защиты в ответ на отвержение со стороны отца. Например, в том, как Грантер упустил возможность поднять себя в глазах Анжольраса, когда отправился играть в домино вместо выполнения ответственного поручения, Фрейд углядел бы потребность в страдании, бессознательное стремление быть наказанным отцом. Что касается подчёркнутого, гипертрофированного внимания к каждой встречной женщине и обыкновения похваляться своими любовными похождениями, наличие которых под сомнением [4, 23, 39] – думается, что Фрейд отнёс бы это на счёт компенсации неприемлемых гомосексуальных влечений.
Добровольную смерть Грантера заодно с Анжольрасом Фрейд, скорее всего, объяснил бы действием инстинкта смерти. Возможно, что этот поступок был средством избавления от невыносимого напряжения, возникшего из-за угрозы потери объекта (т.е. Анжольраса).
Карл Густав Юнг отметил бы, что у Грантера преобладает экстравертная направленность, о чём свидетельствуют его многословность, шумные манеры и выраженная тяга к общению. [12] Его ведущей психической функцией Юнг мог бы назвать чувство: Грантер преимущественно сосредоточен на эмоциональной стороне жизни, пользуется в основном оценочными категориями – «хорошо – плохо», «приятно – неприятно», «красиво – некрасиво». [14, 17, 19, 22, 24, 27, 28, 29] В качестве вспомогательной функции можно выделить интуицию. Грантер мыслит эмоционально насыщенными озарениями, жонглируя символами и личными смыслами, которые со стороны производят впечатление причудливых и неочевидных. Он тонко ощущает нити времени, помещая предмет разговора в широкую историческую перспективу, мгновенно выстраивает связи между новой информацией и прежним опытом или знаниями. [29, 30, 31] При этом он неплохо ориентируется и в материальном мире, придаёт большое значение вкусам, запахам, однако для человека с ведущей функцией ощущения он недостаточно наблюдателен, слишком оторван от происходящего здесь и сейчас. [2, 23, 35] Его низшая функция, работающая на уровне бессознательного, – это мышление; в монологах Грантера нет места холодной логике и абстракциям, и, скорее всего, он сам затруднился бы объяснить ход своих рассуждений. Юнг также заметил бы, что Грантер проявляет огромный интерес к женщинам, в то же время проецируя на них негативные черты. [24, 28] Из этого можно сделать вывод, что Анима Грантера амбивалентна и содержит негативный опыт. Процесс индивидуации у Грантера ещё не начался: он преимущественно ориентирован вовне и вряд ли склонен анализировать себя. Возможно, Юнг сказал бы, что цинизм, демонстрируемый Грантером, относится к его Персоне, иначе говоря, является ролью, которую он играет в социуме и с которой в значительной мере идентифицируется. Его Тень, напротив, содержит веру в людей и надежду на светлое будущее – то, что он в себе отрицает и подавляет (возможно, в результате некоего болезненного опыта). Тем не менее, его Тень находит выражение в том, как он слепо и неосознанно тянется к Анжольрасу. В решающий момент это начало побеждает, оказываясь сильнее, чем даже инстинкт самосохранения.
Альфред Адлер посчитал бы, что Грантеру не удалось здоровым способом преодолеть детское чувство неполноценности. Скорее всего, в его детстве можно обнаружить неблагоприятный опыт отвержения или пренебрежения со стороны родителей. [41] Возможно также, что негативную роль сыграло внешнее уродство, хотя по Грантеру незаметно, чтобы оно его сколько-нибудь беспокоило. [3] Большую часть времени Грантер ведёт себя самоуверенно и нагло, что наводит на мысль о комплексе превосходства, за которым, тем не менее, легко можно обнаружить комплекс неполноценности. Грантер ощущает себя нежеланным, недооценённым, неспособным достичь чего-либо в жизни. Поэтому он сохраняет пассивность, однако защищает своё самоуважение при помощи пространных монологов, в которых доказывает, что никакие усилия в любом случае не имеют смысла. Его жизненную позицию можно выразить в трёх словах: «Захоти я только!» [4, 20] От внимания Адлера не ускользнуло бы и то, как Грантер укрепляет своё шаткое чувство превосходства за счёт принижения, обесценивания и высмеивания чужих идеалов, убеждений и стремлений. [5, 6, 7, 17, 19, 20] Наличие у Грантера социального интереса является спорным вопросом. С одной стороны, мы можем заметить у него выраженную потребность в общении, желание быть частью чего-то большего. [12, 25] С другой стороны, его собственное поведение в значительной мере препятствует сближению с окружающими, и похоже, что он не способен сотрудничать с ними для достижения общих целей, даже если иногда изъявляет такое желание. Адлер, несомненно, счёл бы это признаком низкого уровня развития социального интереса. Однако, как и любой человек по мнению Адлера, Грантер не связан по рукам и ногам своей наследственностью и ранним опытом, невротическими целями и стилем жизни. Последний героический поступок Грантера с точки зрения теории Адлера можно объяснить именно свободой человеческой воли.
Сопоставляя личность Грантера с конструктом гармоничной личности в рамках эго-психологии, можно отметить, что у него недостаточно развиты некоторые функции эго – в первую очередь, способность к различению собственных чувств и реальности и способность выдерживать фрустрацию [24, 27, 31, 35, 23]. Грантер склонен возлагать ответственность за свои эмоции на внешние обстоятельства и болезненно реагирует на возникновение внешних препятствий. Кроме того, он склонен к регрессии, которая является низшей формой психологической защиты. Грантер применяет этот механизм негибко и неразборчиво, и, само собой, это приносит ему лишь временное облегчение. [14, 38]
Эрик Эриксон попытался бы определить, как Грантер решал задачи, встававшие перед ним на различных этапах развития. Вероятно, первые проблемы возникли ещё в младенчестве, в то время, когда у ребёнка формируется базовое доверие или недоверие к миру. Можно предположить, что мать Грантера не была достаточно отзывчива, и это сделало его недоверчивым по отношению к миру, не создало благоприятной почвы, на которой могли бы вырасти надежда, вера, способность справляться с разочарованиями. Трудно судить о том, как протекали последующие периоды жизни Грантера, практически ничего не зная о его биографии. Нельзя с уверенностью ответить, является ли, например, его пассивность по отношению к жизненным проблемам результатом слабой воли, подавленной инициативы или несформированного трудолюбия. Тем не менее, напрашивается мысль, что в подростковом возрасте у него сформировалась негативная идентичность, диаметрально противоположная тому, что требовали родители и общество. Это могло бы объяснить его негативизм, склонность высмеивать и отрицать общепринятые ценности и идеалы. [5, 6, 7, 17, 19, 20]
Эрих Фромм отталкивался бы в своём понимании личности Грантера от той исторической эпохи, на фоне которой разворачивается его жизнь, и от тех событий, которые довелось пережить родителям персонажа. Последнее очень важно, поскольку именно этим во многом определяется то, какие качества родители пытались воспитать в Грантере, что они стремились в него вложить, к каким условиям учили приспосабливаться. Грантер родился предположительно в 1803-1804 году – в то время, когда Франция, уставшая от революционных катаклизмов, была провозглашена империей. Французская революция стала одним из крупнейших прорывов на пути к становлению современного общества, в котором каждый индивид обладает практически неограниченной свободой. Кодекс Наполеона законодательно закрепил то, что было завоёвано революцией. Возросла личная свобода и уровень самосознания отдельного человека; вместе с тем, возросло и чувство одиночества, незащищённости, незначительности отдельно взятой жизни. Скорее всего, родители Грантера стали очевидцами небывалых социальных потрясений, связанных с революцией. Какую бы из сторон они ни поддерживали, у них была возможность наблюдать и заразительный пафос революционной борьбы, и кровавый театр террора, и калейдоскоп политических режимов, пожирающих друг друга. Они могли пройти через боль и ужас, испытать разочарование или накопить досаду по поводу непредсказуемых перемен. Стоит ли удивляться, если они передали своему сыну глубинное ощущение крайней ненадёжности, шаткости и непрочности окружающего мира, его небезопасности и нестабильности? Стоит ли удивляться, если Грантер чувствует себя одиноким и неприкаянным, а борьбу за будущее нации и человечества воспринимает как абсурдное стремление перейти на следующий виток, где история повторится? Фромм мог бы сказать, что своё личное бегство от свободы (и вытекающей из неё неопределённости) Грантер пытается осуществить по пути авторитаризма: в его поведении ярко проявляется стремление обрести опору в более сильной личности – в Анжольрасе. [8, 9, 10, 12] Через него же Грантер реализует свою потребность в объекте преданности. Фромм мог бы отнести Грантера с его пассивностью, зависимостью и желанием получать любовь и уважение, не прилагая для этого специальных усилий, к людям рецептивного типа. Грантер явным образом ищет источник благ вне своей личности; в его словах звучит желание творить людям добро, однако он не видит в себе ничего такого, что можно отдать другим. [32, 42] Особенно интересно рассмотреть в свете фроммовской теории конец жизни Грантера. Что побудило героя встать под ружья: тяга к непродуктивному симбиозу с Анжольрасом или истинное самопожертвование во имя идеала? Чем явился для него этот поступок - самоуничтожением или высшим утверждением его личности, за которое не зазорно заплатить даже жизнью? Мне кажется, что Фромм мог бы ответить на этот вопрос двояко. С одной стороны, поступок Грантера вполне можно объяснить неспособностью жить дальше без объекта обожания. С другой стороны, в тексте книги можно обнаружить подтверждения того, что Грантер любил жизнь и совсем не хотел умирать, однако не пожалел своей жизни ради того, что почитал как святыню. [34] При этом умер он, конечно, не за тот идеал, за который сражался Анжольрас, а за свой идеал любви, дружбы, преданности, который не позволил ему оставаться в стороне, пока Анжольрас готовился принять смерть.
Карен Хорни обнаружила бы в основе поведения Грантера базальную тревогу, проистекающую из какого-то нарушения его детских отношений с родителями. Защищаясь от этой тревоги, он в основном использует две стратегии – движение от людей и движение к людям. «Движение от людей» проявляется в его позиции снисходительного превосходства по отношению к чужим усилиям и борьбе – всему тому, что он называет суетой сует. [14, 20, 34] При этом доминирующей стратегией для него является всё же движение к людям. Он любит находиться среди людей, ему хочется получать от них внимание, любовь и уважение. [12, 38] Каким бы циничным он ни казался, как бы громко ни развенчивал человеческие ценности и достоинства, очевидно, что на самом деле он чтит любовь, дружбу и щедрость, осуждает властолюбие, корысть и тщеславие. [15, 16, 31, 36, 41] Грантер похож на человека, который когда-то раньше верил в справедливость мироустройства и полагал, что быть хорошим человеком значит быть защищённым от ударов судьбы. Однако что-то пошло не так; «сделка с судьбой» не состоялась, его ожидания были обмануты. Это привело к жестокому разочарованию в людях, божественной справедливости и окружающем мире в целом. Вот почему за сердечностью и дружелюбием Грантера просматривается враждебность, которая прорывается наружу под видом насмешек и провокационных высказываний. Не веря в свою способность управлять собственной жизнью и влиять на происходящее вокруг, Грантер испытывает особую привязанность к Анжольрасу с его энергией и уверенностью. Находясь рядом с ним, Грантер обретает некое ощущение силы и значимости. [9, 10]
Идеализированный образ себя, созданный Грантером, содержит такие качества, как доброта, щедрость и безмятежное спокойствие. Он представляет себя то богом, плавно ведущим человеческий род к прогрессу без лишних потрясений, то благодетелем бедняков, то турком, вкушающим райскую жизнь вдали от всеобщих хлопот. [30, 33, 42] Невротическая гордость, навеянная этими образами, заменяет ему реальные достижения. Очевидно, что эти фантазии неосуществимы и в определённой степени противоречат друг другу; следовательно, Грантер в любом случае испытывает дискомфорт, пребывает ли он в состоянии пассивности или пытается действовать. К тому же, внутренний разлад лишает его возможности установить близкие отношения с другими людьми.
Карл Роджерс задумался бы, почему Грантер не реализует свой человеческий потенциал, что мешает ему вести себя в соответствии со своей позитивной внутренней природой. Он мог бы предположить, что родители Грантера обделили его безусловным позитивным вниманием, иначе говоря, ребёнок получал поддержку и одобрение лишь тогда, когда выполнял определённые требования. В результате вместо того, чтобы познавать себя и действовать в своих интересах, маленький Грантер вёл себя так, чтобы угодить взрослым. Нельзя исключить и другую версию: он сопротивлялся тому, что ему навязывали. Однако, разумеется, требования внешнего мира повлияли на становление его самости и в том случае, если последняя формировалась в противовес влияниям извне. Так или иначе, Грантер взаимодействует с миром на основе ложного я и искажённой самооценки, которые лишают его возможности правильно понимать и проявлять то, что заложено в него природой. Вследствие этого он получает от своего окружения негативную обратную связь, угрожающую его я-концепции. Для того, чтобы уйти от осознания этой информации, герой предаётся пьянству.
Грантер глумится над Робеспьером-младшим за то, что тот добровольно разделил участь брата, а в конце фактически повторяет его подвиг, добровольно разделив участь Анжольраса. [6, 44] Грантер не производит впечатления человека, который намеренно вводит окружающих в заблуждение – значит, несоответствие следует искать на более глубинном уровне. Судя по всему, я-концепция Грантера представляет его как человека, который выше каких-либо убеждений, стремлений и страстей. На самом же деле у Грантера имеются определённые ценности, его глубоко задевают несправедливость и жестокость людей по отношению к людям, не чужды ему и романтические чувства. [21, 34, 36, 41] Похоже, что он не отдаёт себе отчёта в этом противоречии; выражаясь терминологией Роджерса, имеет место неконгруэнтность между опытом и осознанием.
Абрахам Маслоу сказал бы, что актуальная потребность Грантера – это потребность в принадлежности и любви. [11, 12, 38] Также заметно, что далеко не полностью удовлетворена его потребность в безопасности, порядке, определённости. [9, 31, 35] Пока сохраняется такое положение, потребности более высоких уровней его не беспокоят; тогда становится понятно, почему Грантер проявляет мало интереса к достижениям, творчеству и личностному росту. Грантер не свободен от дефицитарных потребностей; он стремится получить через других то, чего ему отчаянно недостаёт. Не чувствовать себя одиноким – вот в чём заключается его счастье. [12] Вся энергия Грантера направлена не на рост, а на поддержание сложившегося порядка вещей. Возможная причина этой проблемы - фрустрация определённых потребностей на «критических» стадиях развития. Вследствие этого у Грантера не сформировалось чувство базового удовлетворения, которое играет существенную роль в становлении здоровой личности.
Виктор Франкл охарактеризовал бы обычное состояние Грантера как экзистенциальный вакуум. Он мог бы предположить, что этот персонаж с юных лет видел смысл своей жизни исключительно в удовольствиях; идеальная жизнь представлялась ему нескончаемым праздником, полным веселья, восхитительной пищи и сексуальных утех. [23, 33] Но, следуя по этому пути, априори ведущему в никуда, Грантер не обрёл ничего, кроме скуки, тоски и подспудного ощущения бессмысленности жизни. [24, 31] Именно фрустрированная потребность в смысле жизни побуждает его искать этот смысл на дне стакана. Однако по Франклу смысл имеет не только жизнь, но и смерть. При этом Франкл не считает, что добровольный уход из жизни может быть оправданным, даже если это сознательная жертва. Тем не менее, его идея о том, что жизнь может приобрести свой окончательный смысл в результате смерти, до какой-то степени применима к истории Грантера.
Ролло Мэй сделал бы акцент на том, что Грантер уходит от ответственности за свою жизнь за счёт отрицания своей свободы, перекладывания вины на Бога (который, впрочем, присутствует в его монологах скорее как фигура речи), а также общество и мироустройство в целом. [31, 32, 33, 35] Грантера бесконечно пугает свобода выбора. В свете этого предположения становится ясно, какой цели служат его цинизм и негативное видение мира, чего ради он методично ставит под сомнение и обесценивает всё светлое и возвышенное. Получается, что таким образом Грантер создаёт для себя реальность, в которой ему не обязательно выбирать, поскольку никакой выбор не повлечёт за собой стоящих последствий.
Ирвин Ялом заинтересовался бы тем, как Грантер отвечает на основные вопросы своего существования. Он мог бы заметить, что Грантер пытается избежать смерти, отказываясь жить по-настоящему и надеясь таким «магическим» способом заморозить время. Он мог бы также увидеть, что Грантер склонен к уходу от индивидуации, который играет в его защите двойную роль. С одной стороны, слияние с другими смягчает горечь экзистенциальной изоляции. С другой стороны, Грантер находит в нём выход из острого конфликта между осознанием конечности бытия и желанием продолжать жить. Создаётся впечатление, что Грантер прибегает к защитному механизму, известному как «вера в конечного спасителя». В этой роли, несомненно, выступает Анжольрас, который олицетворяет для него фигуру лидера, защитника или даже персонального божества, способного быть суровым и устрашающим, но всё же развеивающего ужас небытия своим иллюзорным светом. Вот почему, сам того не осознавая, Грантер зависит от Анжольраса, старается не отдаляться от него ни на шаг, боится его потерять. [8, 9, 12, 13, 25, 43] Парадоксальным образом, умереть вместе с Анжольрасом для Грантера оказывается предпочтительнее, чем продолжать жить без его «защиты». Раздираемый конфликтом между стремлением быть свободным и обрести опору, Грантер фактически отрицает существование свободы, рассуждая о предназначении и произволе высших сил. [30, 31, 33] Наконец, ещё один фундаментальный конфликт – между потребностью в осмысленности и отсутствием объективного смысла в «нечеловеческом» мире – Грантер решает за счёт нигилизма, отрицая (хотя и довольно непоследовательно) всё то, что могло бы послужить источником смысла: любовь, веру, борьбу за справедливость. Это уменьшает его тревогу, поскольку снимает необходимость поиска.
Беррес Фредерик Скиннер рассматривал бы личность и поведение Грантера как производные от его жизненного опыта. Он заметил бы, что подкрепляющий социальный стимул, направляющий поведение Грантера, - это не что иное, как внимание со стороны окружающих, в том числе и значимого другого. Вот для чего Грантер «выкрикивает всякую чепуху, оглушая окружающих». Неважно, что люди в основном негативно реагируют на шум и вызывающий смысл его высказываний; главное, что при этом ему уделяется внимание. Вполне вероятно, что Грантер был из тех детей, которые плохо себя ведут, чтобы привлечь внимание родителей; очевидно, в его окружении это всегда приводило к желаемым результатам, а потому соответствующее поведение прочно вошло в его повседневный репертуар.
Альберт Бандура мог бы предположить, что поведение Грантера во многом связано с теми примерами, которые он наблюдал в течение своей жизни. Подражая тем моделям поведения, которые имелись у него перед глазами, Грантер мог научиться и уходу от проблем с помощью алкоголя, и цинизму, и видению мира в чёрных красках, в особенности, если всё это было свойственно кому-то из значимых для него людей. Другой возможный вариант – к Грантеру в прошлом предъявляли завышенные требования, которым он не соответствовал, или же он сам ставил себе непомерно высокие планки и на расхождения реагировал вспышками самоосуждения. Вследствие этого он переживал глубокое ощущение собственной неадекватности, от которого в итоге научился спасаться при помощи опьянения и пустых фантазий. К этому можно добавить, что Грантер низко оценивает свою эффективность, а потому предпочитает не делать ничего такого, что может повлечь за собой провал. Отчасти это связано с личным опытом прошлых неудач, а в каких-то сферах его, вероятно, останавливает косвенный опыт – например, он не желает участвовать в революционной борьбе, потому что знает о плачевных последствиях, которыми она обычно заканчивается для других людей.
Альберт Эллис сказал бы, что у Грантера имеются иррациональные требования по отношению к миру и к жизни в целом. Грантер считает, что жизнь должна быть комфортной, в ней никогда не должно быть дискомфорта и боли, а мир должен быть честным и справедливым. Существование дискомфорта, боли и несправедливости вызывает неадекватные эмоциональные реакции, которые складываются в интегральное негативное мироощущение персонажа. [14, 31, 35] В добавление к этому, для Грантера характерна низкая фрустрационная толерантность и установка сверхобобщения [14, 23, 38, 19, 20, 24, 27].
Аарон Бек попытался бы выявить дисфункциональные схемы, лежащие в основе поведения Грантера, а также систематические искажения, допускаемые им в процессе переработки информации. Во-первых, очевидно, что Грантер склонен преувеличивать негативные аспекты событий и навешивать ярлыки на себя и окружающих. [17, 18, 19, 20, 28, 34] Во-вторых, можно предположить, что у него имеется глубинное убеждение «Я непривлекателен» и компенсаторное убеждение – «Я привлекателен, остроумен и интересен» – сформировавшееся на его основе. [3, 26, 39, 40] У него присутствуют такие императивы, как «выражай свои чувства» и «будь интересным». Когда ему не мешают говорить, он может держаться весело и оживлённо даже при высказывании негативных взглядов и впечатлений, однако в силу низкой устойчивости к фрустрации его хорошее настроение легко сменяется на гнев и уныние, когда его прерывают. [23] В целом, наблюдаемая картина сходна с гистрионным расстройством личности.
Подтверждающие цитаты1. Это был человек, отказывавшийся во что либо верить.
2. …он твердо усвоил, что кафе «Лемблен» славится наилучшим кофе, кафе «Вольтер» — наилучшим бильярдом, «Эрмитаж» на бульваре Мен — прекрасными оладьями и приятнейшими девицами, что у тетушки Саге великолепно жарят цыплят, у Кюветной заставы подают чудесную рыбу по флотски, а у заставы Боев можно получить недурное белое винцо. Словом, он знал все хорошие местечки.
3. Он был невероятно безобразен. Ирма Буаси, самая хорошенькая из сапожных мастериц того времени, негодуя на его уродство, изрекла следующую сентенцию: «Грантер, — заявила она, — есть нечто недопустимое». Однако ничто не могло поколебать самовлюбленного Грантера.
4. Ни одна женщина не ускользала от его пристального и нежного взора; всем своим видом он словно говорил: «Захоти я только!» — и всячески старался уверить товарищей, что у женщин он просто нарасхват.
5. Такие слова, как: права народа, права человека, общественный договор, французская революция, республика, демократия, человечество, цивилизация, религия, прогресс — представлялись Грантеру чуть ли не бессмыслицей. Он посмеивался над ними. Скептицизм, эта костоеда ума, не оставил ему ни одной нетронутой мысли. Ко всему на свете он относился иронически. Любимый афоризм его был: «В жизни достоверно одно — стакан вина».
6. Он глумился над всякой самоотверженностью, кто бы ни являл пример ее: брат или отец, Робеспьер ли младший, или Луазероль. «Да ведь они на своей смерти немало выиграли?» — восклицал он. Распятье на его языке называлось «виселицей, которой здорово повезло».
7. Бабник, игрок, гуляка, вечно пьяный, он напевал себе под нос: «Люблю я красоток, люблю я вино» на мотив «Да здравствует Генрих IV», чем очень досаждал нашим юным мечтателям.
8. Впрочем, и у этого скептика был предмет фанатического увлечения: не идея, не догма, не наука, не искусство, но человек, а именно — Анжольрас. Грантер восхищался им, любил его, благоговел перед ним.
9. Грантеру, в котором копошились сомнения, доставляло радость видеть, как в Анжольрасе парит вера. Анжольрас был ему необходим. Он не отдавал себе в этом ясного отчета и не доискивался причин, но целомудренная, здоровая, стойкая, прямая, суровая, искренняя натура Анжольраса пленяла его.
10. В нравственной своей дряблости, неустойчивости, расхлябанности, болезненности, изломанности он цеплялся за Анжольраса, как за человека с крепким душевным костяком. Лишенный морального стержня, Грантер искал опоры в стойкости Анжольраса. Рядом с ним и он становился в некотором роде личностью.
11. Он был насмешлив и вместе с тем сердечен. При всем своем равнодушии он умел любить. Ум его обходился без веры, но сердце не могло обойтись без привязанности. Явление противоречивое, ибо привязанность — та же вера.
12. Грантер, подлинный сателлит Анжольраса, дневал и ночевал в кружке молодежи. Там он жил, только там чувствовал себя хорошо и не отставал от молодых людей ни на шаг. Для него не было большей радости, чем следить, как в винном тумане перед ним мелькают их силуэты. А его терпели за покладистость.
13. Грантер оставался на положении непризнанного Пилада. Вечно терпя от суровости Анжольраса, грубо отталкиваемый и отвергаемый, он неизменно возвращался к Анжольрасу и говорил про него: «Кремень, а не человек!»
14. Мне хочется выпить. Мне хочется забыться. Жизнь — кто ее только выдумал! — прегнусная штука. И длится она минуту, и цена ей грош. Станешь жить — непременно сломаешь себе на этом деле шею. Жизнь — сцена с декорациями и почти без реквизита. Счастье — старая рама, выкрашенная с одной стороны. Все суета сует, говорит Екклезиаст. Я вполне разделяю мнение милейшего старца, хотя его, быть может, никогда не существовало на свете.
15. Нуль, не желая ходить нагишом, рядится в суету. О суета! Стремление все приукрасить громкими словами.
16. То, что зовется почестями и высоким саном, даже настоящая честь и слава — подделка под золото. Человеческое тщеславие — игрушка для царей.
17. Что же касается душевных качеств человека, то и они немногого стоят. Достаточно послушать панегирики, какие сосед поет соседу. Белое всегда жестоко к белому. Умей лилия говорить, непоздоровилось бы от нее голубке! Ханжа, которая судит о святоше, ядовитее ехидны и гадюки.
18. Жаль, что я невежда, а не то я привел бы вам кучу примеров, но я ничего не знаю. Кстати, умом я никогда не был обижен. Когда я учился у Гро, то зря времени не тратил, я проводил его с пользой: картинок не мазал, а таскал яблоки. Что малевать, что воровать — один черт!
19. Плевать я хотел на все ваши совершенства, достоинства и качества. Любое качество может обернуться недостатком: бережливый — родня скупому, щедрый — брат моту, храбрый — друг бахвала, от смиренных речей всегда отдает лицемерием. В добродетели столько же пороков, сколько дыр в плаще Диогена.
20. Я не придаю победе никакого значения. Побеждать — глупейшее занятие. Не победить, а убедить — вот что достойно славы. А ну ка, попробуйте хоть что нибудь доказать! Но вам достаточно преуспевать и покорять. Какая посредственность, какое ничтожество! Увы, куда ни глянь, всюду тщета и низость.
21. …Лондон не только метрополия роскоши, но и столица нищеты. В одном лишь Чаринг — Кроссе ежегодно умирает от голода до ста человек. Вот он каков, Альбион!
22. Для полноты картины добавлю, что видел однажды англичанку, танцевавшую в венке из роз и в синих очках. Так скорчим же Англии рожу!
23. …Сим свидетельствую, что я чревоугодник, столуюсь у Ришара, плачу сорок су за обед и желаю иметь персидские ковры, чтобы завертывать в них нагую Клеопатру. Кстати, где же она, Клеопатра? Ах, это ты, Луизон? Давай поздороваемся.
Так разглагольствовал нахлеставшийся Грантер в углу дальней комнаты кафе «Мюзен», задев проходившую мимо судомойку. Боссюэ протянул руку, пытаясь заставить его замолчать, но Грантер разошелся.
— Лапы прочь, орел из Мо! Твой жест Гиппократа, отвергающего презренный дар Артаксеркса, ничуть меня не трогает. Я готов избавить тебя от труда и угомониться. Между прочим, мне очень грустно…
24. Между прочим, мне очень грустно. Человек дурен, человек безобразен. Бабочка удалась, а человек не вышел. С этим животным господь бог опростоволосился. Толпа — богатейший выбор всяческих уродств. Кого ни возьми — дрянь. Женщина прелестна, рифмуется с «бесчестна». Да, разумеется, я болен сплином, осложненным меланхолией и ностальгией, а в придачу ипохондрией, и я злюсь, бешусь, зеваю, скучаю, томлюсь и изнываю. И ну его, господа бога, к черту!
25. — Тебе поучать республиканцев! Тебе раздувать во имя принципов огонь в охладевших сердцах!
— Почему же нет?
— Да разве ты на что нибудь годишься?
— Но я некоторым образом стремлюсь к этому.
— Ты ни во что не веришь.
— Я верю в тебя.
— Грантер! Хочешь оказать мне услугу?
— Какую угодно! Могу даже почистить тебе сапоги
26. Меня не ценят. Но когда я берусь за дело, берегись!
27. Гипохондрия снова овладевает мной! Устрицы испорчены, служанки безобразны. Я ненавижу род людской.
28. Не прошло и двух месяцев, как эта мамзель вела благонравную жизнь в мансарде. […]Теперь она банкирша. Это превращение произошло сегодня ночью. Утром я встретил жертву развеселой. И всего омерзительней то, что бесстыдница сегодня была так же красива, как и вчера. Сделка с финансистом не отразилась на ее лице. Розы в том отношении лучше или хуже женщин, что следы, оставляемые на них гусеницами, заметны. Ах, нет более нравственности на земле!
29. Бренн, завладевающий Римом, — орел; банкир, завладевающий гризеткой, — орел. Здесь не меньше бесстыдства, чем там. Так не будем же верить ничему.
30. Меня удивляет такая скудость средств у господа бога. Ему то и дело приходится смазывать маслом пазы событий. Там цепляется, тут не идет. Революция, живо! У господа бога руки всегда в этом скверном смазочном масле. На его месте я поступил бы проще: я бы не занимался каждую минуту починкой моей механики, я плавно вел бы человеческий род, нанизывал бы события, петля за петлей, не разрывая нити, не прибегая к запасным средствам и экстраординарным мизансценам.
31. Видя столько неблагополучия наверху и внизу, столько мелочности, скряжничества, скаредности и нужды в небесах и на земле, начиная с птицы, у которой нет ни зернышка проса, и кончая мной, у которого нет ста тысяч ливров годового дохода; видя, что наша человеческая доля, даже доля королевская, протерта до самой веревочной основы, чему свидетель — повесившийся принц Конде; видя, что зима — не что иное, как прореха в зените, откуда дует ветер, видя столько лохмотьев даже в совершенно свежем пурпуре утра, одевающем вершины холмов; видя капли росы — этот поддельный жемчуг; видя иней - этот стеклярус; видя разлад среди человечества, и заплаты на событиях, и столько пятен на солнце, и столько трещин на луне, видя всюду столько нищеты, я начинаю думать, что бог не богат. Правда, у него есть видимость богатства, но я чую тут безденежье. Под небесной позолотой я угадываю бедную вселенную. Он дает революцию, как банкир дает бал, когда у него пуста касса. Не следует судить о богах по видимости вещей. Все в их творениях говорит о несостоятельности. Вот почему я и недоволен.
32. Все идет вкривь и вкось. Вселенная только дразнит. Все равно, как детей: тем, которые чего то хотят, ничего не дают, а тем, которые не хотят, дают.
33. Мне бы родиться турком, целый день созерцать глуповатых дщерей востока, исполняющих восхитительные танцы Египта, сладострастные, подобно сновидениям целомудренного человека, мне бы родиться босеронским крестьянином, или венецианским вельможей, окруженным прелестными синьоринами, или немецким князьком, поставляющим половину пехотинца германскому союзу и посвящающим досуги сушке своих носков на плетне, то есть на границах собственных владений! Вот для чего я был предназначен!
34. Похоже на правду, что они идут драться, все эти дураки, идут бить друг другу морды, резать друг друга, и когда же? — в разгар лета, в июне, когда можно отправиться с каким нибудь милым созданием под руку в поле и вдохнуть полной грудью чайный запах необъятного моря скошенной травы! Нет, право, делается слишком много глупостей.
35. Увы, я снова печален! Вот что значит проглотить такую устрицу и пережить такую революцию. Я снова мрачнею. О, этот ужасный старый мир! Здесь силы напрягают, со службы увольняют, здесь унижают, здесь убивают, здесь ко всему привыкают!
36. — Любовные истории Мариуса! — воскликнул Грантер. — Мне все известно заранее. Мариус — туман, и он, наверное, нашел свое облачко. Мариус из породы поэтов. Поэт — значит безумец. Timbroeus Apollo. Мариус и его Мари, или его Мария, или его Мариетта, или его Марион, — должно быть, забавные влюбленные. Отлично представляю себе их роман. Тут такие восторги, что забывают о поцелуе. Они хранят целомудрие здесь, на земле, но соединяются в бесконечности. Это неземные души, но с земными чувствами. Они воздвигли себе ложе среди звезд.
37. — Для меня она почти безразлична, ваша революция, — сказал Грантер. — Я не питаю отвращения к нынешнему правительству. Это корона, укрощенная ночным колпаком. Это скипетр, заканчивающийся дождевым зонтом.
38. Грантер мрачно продолжал пить.
— Анжольрас презирает меня, — бормотал он. — Анжольрас сказал: «Жоли болен, Грантер пьян». И он послал Наве к Боссюэ, а не ко мне. А приди он за мной, я бы с ним пошел. Тем хуже для Анжольраса! Я не пойду на эти его похороны.
[…] После полудня Грантер бросил пить вино — этот жалкий источник грез. У настоящих пьяниц вино пользуется только уважением, не больше. Опьянению сопутствует черная и белая магия; вино всего лишь белая магия. Грантер был великий охотник до зелья грез. Тьма опасного опьянения, приоткрывшаяся ему, вместо того чтобы остановить, притягивала его. Он оставил рюмки и принялся за кружку. Кружка — это бездна. Не имея под рукой ни опиума, ни гашиша и желая затемнить сознание, он прибегнул к той ужасающей смеси водки, пива и абсента, которая вызывает страшное оцепенение. Три вида паров — пива, водки и абсента — ложатся на душу свинцовой тяжестью.
39. Грантер подчеркивал причудливость своих мыслей и слов непринужденностью движений. С важным видом опершись кулаком левой руки на колено и выставив вперед локоть, он сидел верхом на табурете, с развязавшимся галстуком, с полным стаканом вина в правой руке, и, обращаясь к толстухе Матлоте, произносил торжественную тираду:
— Да откроются ворота дворца! Да будут все академиками и да получат право обнимать мадам Гюшлу! Выпьем!
40. А Грантер все вопил: — Кто же это без моего позволения сорвал с небосвода звезды и поставил их на стол под видом свечей?
41. Отец презирал меня за то, что я не понимал математику. Я понимаю только любовь и свободу.
42. Я, Грантер, — добрый малый! У меня никогда не бывает денег, я к ним не привык, а потому никогда в них и не нуждаюсь; но если бы я был богат, больше бы не осталось бедняков! Вы бы увидели! О, если бы у добрых людей была толстая мошна! Насколько все пошло бы лучше!
43. Анжольрас, стоявший с ружьем в руке на гребне заграждения, поднял свое прекрасное строгое лицо. […]
— Грантер! — крикнул он. — Пойди куда нибудь, проспись. Здесь место опьянению, а не пьянству. Не позорь баррикаду.
Эти гневные слова произвели на Грантера необычайное впечатление. Ему словно выплеснули стакан холодной воды в лицо. Он, казалось, сразу протрезвился, сел, облокотился на стол возле окна, с невыразимой кротостью взглянул на Анжольраса и сказал:
— Позволь мне поспать здесь.
— Ступай для этого в другое место! — крикнул Анжольрас.
Но Грантер, не сводя с него нежного и мутного взгляда, проговорил:
— Позволь мне тут поспать, пока я не умру.
Анжольрас презрительно взглянул на него.
— Грантер! Ты неспособен ни верить, ни думать, ни хотеть, ни жить, ни умирать.
— Вот ты увидишь, — серьезно сказал Грантер.
44. Солдаты, устремив все внимание на Анжольраса, даже не заметили Грантера, забравшегося в угол за бильярд, и сержант уже готовился повторить приказ: «На прицел», как вдруг рядом чей то могучий голос воскликнул:
— Да здравствует Республика! Я с ними заодно!
Грантер встал.
Яркое зарево битвы, которую он пропустил и в которой не участвовал, горело в сверкающем взгляде пьяницы; он как будто преобразился.
— Да здравствует Республика! — крикнул он снова, прошел по зале уверенным шагом и стал рядом с Анжольрасом, прямо против ружейных стволов.
— Прикончите нас обоих разом, — сказал он и, обернувшись к Анжольрасу, тихо спросил:
— Ты позволишь?
Анжольрас с улыбкой пожал ему руку.
Улыбка еще не сбежала с его губ, как грянул залп.
Эссе про Грантера.
Я уже упоминала это своё сочинение, когда оно ещё находилось в зародыше. Теперь оно полностью готово и заработало мне пятёрку автоматом за экзамен, так что настало время поделиться с широкой общественностью. Ну, и было бы круто с кем-нибудь всё это обсудить, хотя я особо не надеюсь.
Грантер, персонаж из романа «Отверженные» В. Гюго, сквозь призму психодинамического, экзистенциально-гуманистического и когнитивно-бихевиорального подходов.
Грантер, персонаж из романа «Отверженные» В. Гюго, сквозь призму психодинамического, экзистенциально-гуманистического и когнитивно-бихевиорального подходов.