If you're not angry, you're not paying attention
Можно было бы просто скопировать в дневник последнюю заметку из контакта и этим ограничиться, но я всё-таки считаю нужным добавить кое-какие рассуждения, слишком личные для того, чтобы опубликовать их там, и слишком значимые эмоционально для того, чтобы оставить при себе. В общем, мне банально хочется выговориться, несмотря на то, что затрагиваемая тема является для меня болезненной и связана с воспоминаниями, вызывающими стыд.
Итак, об этом известно далеко не всем, но с раннего детства и лет до пятнадцати Ниентари писала стихи и, не имея для этого веских оснований, воображала себя поэтом.
Сначала, года в три или в четыре, мои произведения по большей части состояли из самолично изобретённых слов и были посвящены недавно появившейся на свет младшей сестре. В последующие годы я перекладывала в стихи какие-то нелепые фантазии, к примеру, об Африке (представлявшейся мне райским местом по причине богатства фауны), а ещё чаще – скучные и приземлённые бытовые ситуации. Теперь я считаю, что это было глупо и убого даже для младенца, но думаю, что переросла бы это, если бы меня не поощряли и не подбадривали. Далее последовал короткий период воспевания красоты природы и осознания своего эльфийского происхождения (после первого прочтения «Властелина колец», ага). Ну, а лет с 11-12 из-под моего пера с убийственной регулярностью выходило нечто трагичное, пафосное и удручающе однообразное. У меня было три излюбленных темы: 1) несчастная любовь (которой я хронически страдаю примерно с тех же времён, меняя только объекты); 2) смерть (чаще всего, суицид, совершаемый или замышляемый лирической героиней, а изредка – переживание утраты возлюбленного в результате его внезапной кончины); 3) любовные истории с участием вампиров (вот это, пожалуй, было хуже всего; Майер нервно курит в сторонке!). Моя проза по этим же направлениям и то была лучше или, вернее, качественнее, так как в ней хотя бы не встречалось слов или оборотов, выбивающихся по смыслу и явно приплетённых исключительно ради рифмы. Но, так или иначе, всё то, что я выплёскивала на бумагу, представляло из себя порой изрядно гиперболизированные, но ничем не примечательные размышления и переживания типичного подростка, не обременённого особым интеллектом и уж точно ни разу не одарённого. Впрочем, ничего плохого в самом этом явлении я не вижу. Через это проходят многие, и я бы тоже прошла, если бы не одно обстоятельство: по каким-то загадочным причинам пипл это хавал. Скорее всего, окружающие просто не хотели обижать меня, но вместо осторожных нейтральных отзывов зачем-то прибегали к неоправданно положительным. Мама твердила, что у меня есть талант, который непростительно зарывать в землю (впрочем, это единственный человек, который, возможно, и вправду верил в меня), учительница пения вдохновила меня на попытки положить примитивные тексты на ещё более примитивную музыку, а школьные учителя уговаривали меня приносить свои «шедевры» на разные школьные мероприятия. Плюс ко всему, одноклассники то и дело отнимали у меня сборники творчества, удирали с ними, провоцируя меня мчаться в погоню, читали, выдавая ехидные комментарии по поводу моего психического благополучия, и нередко заканчивали эпопею тем, что возвращали мне лишь отдельные листы, изрядно помятые, перепачканные и изувеченные. Я, разумеется, разыгрывала оскорблённое достоинство, но, по правде говоря, подобные приключения расстраивали меня несколько меньше, чем я изображала, а потребность находиться в центре внимания превышала концентрацию здравого смысла в моей черепушке и заглушала смутное понимание того, что надо мной попросту издеваются и хотят унизить.
В общем, все упомянутые реакции со стороны социума привели к тому, что из неотъемлемой части моей внутренней жизни, а также неограниченной возможности для самовыражения и выплеска эмоций, стихи превратились для меня в способ самоутвердиться, повысить самооценку и привлечь внимание. Осложняло положение ещё и то, что, увы и ах, я свято верила в наличие у себя, как минимум, выдающегося таланта.
Ну, а потом, ВНЕЗАПНО, свершилось столкновение с реальностью. Уже не помню, что послужило подсказкой, но я вдруг ясно осознала банальность и посредственность всех плодов своей поэтической деятельности. Мне стало нестерпимо стыдно, так что в результате года три назад я зареклась выражать свою бездарность в стихотворной форме. С одной стороны, в этом решении было нечто здравое, ибо, как говорится, "можете не писать - не пишите". Но ведь у меня имелась выраженная потребность заниматься этим, а в том, чтобы игнорировать свои потребности, хорошего, согласитесь, мало. Что мешает писать для себя и, раз уж не получается ничего гениального или просто интересного, не выносить результаты на всеобщее обозрение? А я теперь знаю, что. Уязвлённая гордость, вооружившаяся огромным транспарантом "всё или ничего".
Что касается последствий всего вышеописанного, то они, если и не обернулись для меня катастрофой, то, во всяком случае, (конечно, совместно с другими факторами) послужили причиной довольно-таки серьёзных психологических проблем. Это был зелёный свет для того, чтобы взять привычку душить все свои порывы и начинания, шаг к утрате непосредственности, начало, а может, и продолжение переориентации исключительно на результаты любой деятельности, а не на её процесс, а также основание для подозрительного и болезненного отношения к любым оценкам со стороны других. В итоге: разочарование в себе, неверие в свои возможности, блок каких бы то ни было творческих способностей, полное отсутствие самовыражения и самореализации и, собственно, то нерешительное, трусливое и бездействующее создание, которое вы имеете честь наблюдать.
Как вы, вероятно, догадались, пишу я всё это в связи с тем, что таки нарушила собственный запрет. Вообще-то я пыталась и раньше, но дело ни разу не заходило дальше двух-трёх корявых и перегруженных словами строчек, потому что голова была забита лишь переживаниями по поводу предполагаемого результата и сравнениями его с заведомо более качественными образцами.
На прошлой неделе меня серьёзно переклинило. Причина значения не имеет, но обстоятельства, при которых моя агония таки выплеснулась в стихотворные строки, я считаю нужным описать подробно, поскольку именно их анализ привёл меня к переосмыслению проблемы. Пребывая в состоянии, граничащем с безумием, я впервые за долгое время испытала потребность как следует напиться в одиночестве, что и привела в исполнение. Выбрала я для этой цели отраву "трофи", причём через силу выхлебала пол-литра натощак после бессонной ночи. По завершении этой процедуры у меня, во-первых, адски разболелось сердце, а во-вторых, окончательно сорвало крышу. Потеряв контроль над собой, я хаотично металась по парку, не разбирая дороги и едва не сталкиваясь с прохожими. Чувствуя себя слишком лёгкой, чтобы стоять на месте, и слишком тяжёлой, чтобы взлететь, я напоминала себе насекомое, бессмысленно нарезающее косые восьмёрки в преддверии гибели. Виновата была, определённо, осень. Я судорожно вдыхала её, бесцельно захватывая помутившимся взглядом охапки красных листьев и будто бы ощущая на языке их пряный привкус. А потом направилась к метро, но, спустившись в переход, обессиленная, прислонилась спиной к стене, закрыла глаза и с мучительным наслаждением принялась ловить упоительные и пугающие образы, складывая их, как мозаику. Записала. Вечером, уже трезвая, с трудом разобрала получившееся, расстроилась, не обнаружив ни смысла, ни красоты, но вдруг поняла, насколько сильно калечу себя, и испытала искушение извлечь из ситуации вывод наподобие "вот, буду спиваться и заодно писать стихи". Тем не менее, через несколько дней в мою вполне трезвую голову случайно пришёл более приличный вариант того же стихотворения, в котором от предыдущего остались только образы и связанные с ними эмоции.
И вот что получилось.
"Невменяемость".
Алкогольные сны разорвутся аккордами
Из ударов плетей по натянутым венам.
Изувечив мне сердце крысиными мордами,
Разбегутся мурашки по кафельным стенам.
Время танца в петле вновь на сутки отсрочено:
Грядки с ростками надежд не прополоты.
Ложка дёгтя в агонии жадно проглочена,
Твоё имя на бисер из звуков расколото.
Я к запястьям изрезанным рельсов холодных
Эту боль и мечты приковала и бросила.
Пустота в моём черепе ноет, голодная;
Я спешу на призыв дико пляшущей осени.
Не могу сказать, что довольна результатом. Да, это, безусловно, радует меня больше, чем творчество трёхлетней давности. Только это не что иное, как неумелая и некачественная пародия на Gillia. Иначе говоря, тут заметно его влияние, а вот аналогичного (или хоть отдалённо сопоставимого) таланта у аффтара в моём лице, к сожалению, не наблюдается.
Зато, разбередив старую рану, этот случай подсказал мне очевидный путь её лечения! А путь такой: свергнуть злобного тирана, разросшегося в моей голове под личиной здоровой самокритичности, и делать, наконец, то, что мне хочется. Стать, наконец, свободной.
Это даже не мазохизм, который, как ни крути, хорош способностью заполнять пустоту в душе бурными эмоциями. Это пример банальнейшего страха неудачи, связывающего мне руки и, что ещё хуже, парализующего мозг. Self-imposed barriers. К чёрту их!!! Я начну всё сначала и, если захочу, буду писать то, что получается, по мере поступления вдохновения и идей.
Надеюсь, что вот теперь я таки воспринимаю ситуацию адекватно, даже если всё ещё не способна взглянуть на неё объективно.
Итак, об этом известно далеко не всем, но с раннего детства и лет до пятнадцати Ниентари писала стихи и, не имея для этого веских оснований, воображала себя поэтом.
Сначала, года в три или в четыре, мои произведения по большей части состояли из самолично изобретённых слов и были посвящены недавно появившейся на свет младшей сестре. В последующие годы я перекладывала в стихи какие-то нелепые фантазии, к примеру, об Африке (представлявшейся мне райским местом по причине богатства фауны), а ещё чаще – скучные и приземлённые бытовые ситуации. Теперь я считаю, что это было глупо и убого даже для младенца, но думаю, что переросла бы это, если бы меня не поощряли и не подбадривали. Далее последовал короткий период воспевания красоты природы и осознания своего эльфийского происхождения (после первого прочтения «Властелина колец», ага). Ну, а лет с 11-12 из-под моего пера с убийственной регулярностью выходило нечто трагичное, пафосное и удручающе однообразное. У меня было три излюбленных темы: 1) несчастная любовь (которой я хронически страдаю примерно с тех же времён, меняя только объекты); 2) смерть (чаще всего, суицид, совершаемый или замышляемый лирической героиней, а изредка – переживание утраты возлюбленного в результате его внезапной кончины); 3) любовные истории с участием вампиров (вот это, пожалуй, было хуже всего; Майер нервно курит в сторонке!). Моя проза по этим же направлениям и то была лучше или, вернее, качественнее, так как в ней хотя бы не встречалось слов или оборотов, выбивающихся по смыслу и явно приплетённых исключительно ради рифмы. Но, так или иначе, всё то, что я выплёскивала на бумагу, представляло из себя порой изрядно гиперболизированные, но ничем не примечательные размышления и переживания типичного подростка, не обременённого особым интеллектом и уж точно ни разу не одарённого. Впрочем, ничего плохого в самом этом явлении я не вижу. Через это проходят многие, и я бы тоже прошла, если бы не одно обстоятельство: по каким-то загадочным причинам пипл это хавал. Скорее всего, окружающие просто не хотели обижать меня, но вместо осторожных нейтральных отзывов зачем-то прибегали к неоправданно положительным. Мама твердила, что у меня есть талант, который непростительно зарывать в землю (впрочем, это единственный человек, который, возможно, и вправду верил в меня), учительница пения вдохновила меня на попытки положить примитивные тексты на ещё более примитивную музыку, а школьные учителя уговаривали меня приносить свои «шедевры» на разные школьные мероприятия. Плюс ко всему, одноклассники то и дело отнимали у меня сборники творчества, удирали с ними, провоцируя меня мчаться в погоню, читали, выдавая ехидные комментарии по поводу моего психического благополучия, и нередко заканчивали эпопею тем, что возвращали мне лишь отдельные листы, изрядно помятые, перепачканные и изувеченные. Я, разумеется, разыгрывала оскорблённое достоинство, но, по правде говоря, подобные приключения расстраивали меня несколько меньше, чем я изображала, а потребность находиться в центре внимания превышала концентрацию здравого смысла в моей черепушке и заглушала смутное понимание того, что надо мной попросту издеваются и хотят унизить.
В общем, все упомянутые реакции со стороны социума привели к тому, что из неотъемлемой части моей внутренней жизни, а также неограниченной возможности для самовыражения и выплеска эмоций, стихи превратились для меня в способ самоутвердиться, повысить самооценку и привлечь внимание. Осложняло положение ещё и то, что, увы и ах, я свято верила в наличие у себя, как минимум, выдающегося таланта.
Ну, а потом, ВНЕЗАПНО, свершилось столкновение с реальностью. Уже не помню, что послужило подсказкой, но я вдруг ясно осознала банальность и посредственность всех плодов своей поэтической деятельности. Мне стало нестерпимо стыдно, так что в результате года три назад я зареклась выражать свою бездарность в стихотворной форме. С одной стороны, в этом решении было нечто здравое, ибо, как говорится, "можете не писать - не пишите". Но ведь у меня имелась выраженная потребность заниматься этим, а в том, чтобы игнорировать свои потребности, хорошего, согласитесь, мало. Что мешает писать для себя и, раз уж не получается ничего гениального или просто интересного, не выносить результаты на всеобщее обозрение? А я теперь знаю, что. Уязвлённая гордость, вооружившаяся огромным транспарантом "всё или ничего".
Что касается последствий всего вышеописанного, то они, если и не обернулись для меня катастрофой, то, во всяком случае, (конечно, совместно с другими факторами) послужили причиной довольно-таки серьёзных психологических проблем. Это был зелёный свет для того, чтобы взять привычку душить все свои порывы и начинания, шаг к утрате непосредственности, начало, а может, и продолжение переориентации исключительно на результаты любой деятельности, а не на её процесс, а также основание для подозрительного и болезненного отношения к любым оценкам со стороны других. В итоге: разочарование в себе, неверие в свои возможности, блок каких бы то ни было творческих способностей, полное отсутствие самовыражения и самореализации и, собственно, то нерешительное, трусливое и бездействующее создание, которое вы имеете честь наблюдать.
Как вы, вероятно, догадались, пишу я всё это в связи с тем, что таки нарушила собственный запрет. Вообще-то я пыталась и раньше, но дело ни разу не заходило дальше двух-трёх корявых и перегруженных словами строчек, потому что голова была забита лишь переживаниями по поводу предполагаемого результата и сравнениями его с заведомо более качественными образцами.
На прошлой неделе меня серьёзно переклинило. Причина значения не имеет, но обстоятельства, при которых моя агония таки выплеснулась в стихотворные строки, я считаю нужным описать подробно, поскольку именно их анализ привёл меня к переосмыслению проблемы. Пребывая в состоянии, граничащем с безумием, я впервые за долгое время испытала потребность как следует напиться в одиночестве, что и привела в исполнение. Выбрала я для этой цели отраву "трофи", причём через силу выхлебала пол-литра натощак после бессонной ночи. По завершении этой процедуры у меня, во-первых, адски разболелось сердце, а во-вторых, окончательно сорвало крышу. Потеряв контроль над собой, я хаотично металась по парку, не разбирая дороги и едва не сталкиваясь с прохожими. Чувствуя себя слишком лёгкой, чтобы стоять на месте, и слишком тяжёлой, чтобы взлететь, я напоминала себе насекомое, бессмысленно нарезающее косые восьмёрки в преддверии гибели. Виновата была, определённо, осень. Я судорожно вдыхала её, бесцельно захватывая помутившимся взглядом охапки красных листьев и будто бы ощущая на языке их пряный привкус. А потом направилась к метро, но, спустившись в переход, обессиленная, прислонилась спиной к стене, закрыла глаза и с мучительным наслаждением принялась ловить упоительные и пугающие образы, складывая их, как мозаику. Записала. Вечером, уже трезвая, с трудом разобрала получившееся, расстроилась, не обнаружив ни смысла, ни красоты, но вдруг поняла, насколько сильно калечу себя, и испытала искушение извлечь из ситуации вывод наподобие "вот, буду спиваться и заодно писать стихи". Тем не менее, через несколько дней в мою вполне трезвую голову случайно пришёл более приличный вариант того же стихотворения, в котором от предыдущего остались только образы и связанные с ними эмоции.
И вот что получилось.
"Невменяемость".
Алкогольные сны разорвутся аккордами
Из ударов плетей по натянутым венам.
Изувечив мне сердце крысиными мордами,
Разбегутся мурашки по кафельным стенам.
Время танца в петле вновь на сутки отсрочено:
Грядки с ростками надежд не прополоты.
Ложка дёгтя в агонии жадно проглочена,
Твоё имя на бисер из звуков расколото.
Я к запястьям изрезанным рельсов холодных
Эту боль и мечты приковала и бросила.
Пустота в моём черепе ноет, голодная;
Я спешу на призыв дико пляшущей осени.
Не могу сказать, что довольна результатом. Да, это, безусловно, радует меня больше, чем творчество трёхлетней давности. Только это не что иное, как неумелая и некачественная пародия на Gillia. Иначе говоря, тут заметно его влияние, а вот аналогичного (или хоть отдалённо сопоставимого) таланта у аффтара в моём лице, к сожалению, не наблюдается.
Зато, разбередив старую рану, этот случай подсказал мне очевидный путь её лечения! А путь такой: свергнуть злобного тирана, разросшегося в моей голове под личиной здоровой самокритичности, и делать, наконец, то, что мне хочется. Стать, наконец, свободной.
Это даже не мазохизм, который, как ни крути, хорош способностью заполнять пустоту в душе бурными эмоциями. Это пример банальнейшего страха неудачи, связывающего мне руки и, что ещё хуже, парализующего мозг. Self-imposed barriers. К чёрту их!!! Я начну всё сначала и, если захочу, буду писать то, что получается, по мере поступления вдохновения и идей.
Надеюсь, что вот теперь я таки воспринимаю ситуацию адекватно, даже если всё ещё не способна взглянуть на неё объективно.