Попытка упорядочить впечатления.

[Вандейский Мятеж]

На днях я закончила читать "Дом, в котором" Мариам Петросян. Пожалуй, это самая странная книга из всех, что мне до сих пор попадались - странная в хорошем смысле. После этой книги остаётся ощущение хаоса, путаницы и головокружения. Она озадачивает неразрешимыми загадками, изводит недосказанностью, дышит противоречиями и туманными намёками, многие из которых доходят с запозданием или вовсе пролетают мимо. Реальности и смысловые пласты беспорядочно наслаиваются и нахлёстываются друг на друга, самые обычные явления соседствуют с волшебными и безумными. Ты не знаешь, что и думать, когда кто-нибудь самым обыденным тоном сообщает, что один из героев раньше работал ангелом, и это его достало; тебе становится не по себе, когда другой герой, внезапно оказавшийся оборотнем, начинает выть на луну и кататься по земле. Подобные вещи легко воспринимаются в фэнтезийном антураже, но здесь они ошарашивают, потому что это совсем не то, с чем ожидаешь столкнуться в интернате для детей-инвалидов. Да-да, формально действие происходит именно там, хотя это становится ясным далеко не сразу. В начале не даётся никакой предыстории, никаких пространственно-временных координат; ты с первых же строчек окунаешься в жизнь Дома, ещё не будучи в курсе, что представляет из себя это место и его обитатели.
Сразу подчеркну, что в книге отсутствуют фальшивые причитания по поводу трагической судьбы бедолаг и горемык, лишённых рук/зрения/способности ходить, слабоумных, неизлечимо больных или просто сбытых с рук безответственными родителями. Автор не ставит перед собой примитивную задачу выдавить из читателя слёзы; герои Петросян вовсе не нуждаются в том, чтобы их оплакивали. Ты можешь наблюдать за ними, замирая от восторга, изнемогая от любопытства или кипя от негодования, но физические недостатки - последнее, что тебя занимает в такие моменты. Разве можно испытывать жалость, когда заворожённо любуешься неземным существом, обладающим сверхъестественным слухом, обонянием и осязанием? Да, речь идёт о слепом человеке, но не ущербном и обездоленном, а таинственном, опасном, достойном любви или ненависти.
Каждый из героев несёт в себе целый космос: "В спальне пусто и тихо. От этого она кажется меньше, хотя должно бы быть наоборот. Но у нас всё не как у людей. Если Горбач, где бы ни находился, окружён деревьями, а Македонского сопровождает невидимый хор, выводящий «Лакримозу»; если Лорд всегда в своем замке с замшелыми стенами и лишь изредка опускает подъёмный мост, а Шакал в любой миг способен размножиться до полудюжины особей, и слава богу ещё, что Лэри не затаскивает сюда коридоры, а Толстый колдует только в глубине своей коробки… если учитывать всё это, нет ничего удивительного, что, опустев, наша загромождённая мирами спальня кажется меньше, чем когда все мы тут".
Дом тоже вмещает в себя гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Снаружи можно увидеть лишь унылый серый фасад, изрядно попорченный временем, но внутри Дом немного похож на платяной шкаф, в котором одни обнаруживают Нарнию, а другие - слишком взрослые или слишком "наружние", ограниченные, здравомыслящие, - утыкаются носом в глухую стенку. Неудивительно, что Наружность, куда выпроваживают воспитанников, достигших совершеннолетия, выглядит пустой и бесцветной для тех, кому доступна изнанка Дома. Если в начале книги ты сочувствуешь Курильщику в его желании как можно скорее покинуть ненавистный интернат, то по мере погружения в атмосферу Дома поневоле заражаешься тревогой остальных. Ближе к концу, перед самым выпуском, мне было по-настоящему страшно от этой неизбежности, хотелось остановиться и не дочитывать, поэтому финал, даже будучи далёким от хэппи-энда, всё-таки показался мне утешительным: ведь каждый (не считая только Неразумных) смог сам выбрать для себя дальнейший путь.
Что ещё хочется отметить, так это то, что Мариам Петросян имеет художественное образование, и это весьма интересным образом сказывается на её литературном творчестве.
Текст книги насыщен не столько событиями, сколько деталями. Их пёстрое нагромождение неохватно для взгляда, и они безостановочно валятся отовсюду прямо тебе на макушку - сверкающими россыпями пуговиц на одежде Шакала, крысиными черепками, ореховыми скорлупками, горячечным бредом на коридорных стенах. Иногда нужно отступить на пару шагов, чтобы увидеть, как хаотично разбросанные частицы складываются в некий осмысленный узор, но чаще всего этот приём не помогает. А иногда происходит так, что какая-то единственная деталь цепляет, пронзает, отпечатывается на сетчатке с такой неожиданной силой, что её уже невозможно выкинуть из головы. Белый кораблик, плавающий в луже крови. Штукатурка, которую поедает Слепой. Битые стёкла, по которым он ходит босиком, не ощущая боли. Веснушки Македонского и то, как когда-то давно дед заставлял его тереть лицо лимонным соком. Нелепые зелёные очки, за которыми Рыжий прячет сказочные глаза, придающие ему сходство с героем манги *или котом из "Шрека"*. Зеркала-бирки, висящие на шее у Крысы и заменяющие ей зрительный контакт с окружающими.
Вообще я затрудняюсь назвать другое произведение, которому удалось бы наполнить меня таким сумасшедшим количеством зрительных образов. Вот уже который день они отчаянно просятся наружу, не давая мне покоя; впору лезть на стенку от собственной криворукости.
А ещё я не припомню, чтобы, едва закончив какую-то книгу, я сразу кидалась её перечитывать. Пока что, конечно, не полностью, а только отдельными кусками, но всё равно необычно.

Запавшие в душу отрывки

***
Слепой проводил Стервятника поворотом головы, как если бы мог видеть, закрыл глаза и погрузился в тёплую дрёму. И сразу вернулся Лес. Навалился, задышал в уши, закопал в мох и в сухие листья, спрятал и убаюкал тихими песнями свистунов. Слепой был его любимцем. Лес даже улыбался ему. Слепой это знал. Улыбки он чуял на расстоянии. Обжигающие, липкие и острозубые, мягкие и пушистые. Они мучили его своей мимолётностью, недосягаемостью пальцам и ушам. Улыбку нельзя поймать, зажать в ладонях, обследовать миллиметр за миллиметром, запомнить… Они ускользают, их можно только угадывать. Однажды, когда он был ещё маленьким, Лось попросил его улыбнуться. Он тогда не понял, чего от него хотят.
– Улыбка, малыш, улыбка, – сказал Лось. – Лучшее, что есть в человеке. Ты не совсем человек, пока не умеешь улыбаться.
– Покажи, – попросил Слепой. Лось нагнулся, подставляя лицо его пальцам. Наткнувшись на влажные зубы, Слепой отдёрнул руку. – Страшно, – сказал он. – Можно я так не буду?
Лось только вздохнул.
С тех пор прошло много времени, и Слепой научился улыбаться, но знал, что улыбка не украшает его, как других. Он натыкался на растянутые рты в выпуклых картинках своих детских книг, находил их на лицах игрушек, но всё это не было тем, что можно поймать в голосе. Слушая улыбающиеся голоса, он наконец понял. Улыбка – это свет. Не у всех, но у многих. И теперь он знал, что чувствовала Алиса, когда улыбка Чеширского Кота парила над ней в воздухе, ехидная и зубастая. Так улыбался и Лес. Сверху, бескрайней, насмешливой улыбкой.

***
Я смотрю в глаза своему отражению. Пристально, не моргая, пока глаза не начинают слезиться. Иногда удаётся добиться ощущения полной отстранённости, иногда нет, это неплохое лекарство для нервов или пустая трата времени – всё зависит от того, каким ты приблизился к зеркалу и что унесёшь, отойдя от него.
Зеркала – насмешники. Любители злых розыгрышей, трудно постижимых нами, чьё время течёт быстрее. Намного быстрее, чем требуется для того, чтобы по достоинству оценить их юмор. Но я помню. Я, несчётное число раз смотревший в глаза забитого мальчугана, шепча: «хочу быть как Череп»… встречаю теперь взгляд человека, намного больше похожего на череп, чем носивший когда-то эту кличку. И, словно этого мало, я – единственный владелец безделушки, благодаря которой его так прозвали. Я могу оценить зазеркальный юмор, потому что помню то, что я помню, но многие ли тратили такую уйму времени на общение с зеркалами?
Я знаю красивейшего человека, который шарахается от зеркал, как от чумы.
Я знаю девушку, которая носит на шее целую коллекцию маленьких зеркал. Она чаще глядит в них, чем вокруг, и видит всё фрагментами, в перевёрнутом виде.
Я знаю незрячего, иногда настороженно замирающего перед собственным отражением.
И помню хомяка, бросавшегося на своё отражение с яростью берсеркера.
Так что пусть мне не говорят, что в зеркалах не прячется магия. Она там есть, даже когда ты устал и ни на что не способен.

***
На чердаке Дома со скрипом поднимается крышка напольного люка. Слепой протискивается в щель и, встав на колени, опускает крышку на место. Сверху на люке есть железное кольцо, а снизу – ничего, потому что это дверь только для Слепого. Он отряхивает пыль с одежды и, мягко ступая по дощатому полу, крадётся через чердак. Пять шагов от крышки люка до стула, обратно почему-то четыре с половиной. Он знает, что стул с дырявым сидением будет там, где он его оставил в прошлый раз. Здесь никто не бывает. Только он сам и Арахна. Она висит в своём углу – крошечная, почти незаметная – и притворяется мёртвой. Опустившись на дырявый стул, Слепой достаёт из-под свитера флейту.
– Слушай, Арахна, – говорит он в пустоту. – Это только для тебя.
Тишина. Чердак – самое тихое место в мире. Струящиеся из-под пальцев Слепого отрывистые, дрожащие звуки заполняют его. Слепой плохо представляет, чего он хочет. Это должно быть как сеть. Как ловчая сеть Арахны – огромная для нее и незаметная для других. Что-то, что и ловушка, и дом, и весь мир. Слепой играет. Впереди ночь. Он выводит знакомые мелодии. То, что получается красиво у Горбача, у него сухо и оборванно по краям. Только своё у Слепого получается красивее. В погоне за этим «своим» он не замечает шагов проходящей ночи – и она проходит мимо, сквозь него и сквозь чердак, одну за другой унося его песни. Арахна делается всё больше. Она заполняет свой угол и выходит за его пределы; серебряная паутина опутывает весь чердак, в центре её – Слепой и огромная Арахна. Арахна вздрагивает, и её ловчая сеть вздрагивает вместе с ней – прозрачная паучья арфа от пола до потолка. Слепой чувствует её вибрацию, слышит звон, бесчисленные глаза Арахны жгут ему лицо и руки – он улыбается ей, уже зная, что получается именно то, чего он хотел. Ещё не совсем, но уже близко.
Они играют вдвоём, потом – втроём с ветром, запевшим в трубах. Вчетвером – когда к ним присоединяется серая кошачья тень.
Когда Слепой обрывает песню, сразу исчезает в пыльном углу Арахна, уменьшившись до размеров ногтя, а кот утекает в напольную щель. Только взбесившийся ветер продолжает выть и стучать по трубам, рвется в слуховое окно, дёргает раму… Стеклянный дождь – и он врывается внутрь, засыпая дощатый пол мусором и снегом.
Не обращая внимания на осколки, Слепой проходит по ним босиком. Подойдя к звездообразной дыре, протягивает руку в рамку стеклянных ножей, берет с крыши снег – пушистый и мягкий под твердой коркой – и пьёт его с ладони.
– Я пью облака и замерзший дождь. Уличную копоть и следы воробьиных лапок. А что пьёшь ты, Арахна?
Арахна молчит. Ветер улетает, затухая и тоскуя. Взволнованный песней кот пушистой стрелой мчится вниз сквозь этажи. Этажом ниже его двойник пересекает коридор, летит по ступенькам, останавливается в другом коридоре и присаживается вылизать грудь и лапы. Кот мчится ниже и ещё ниже, до пропахшей чужими котами площадки, потом прямо – и оказывается рядом с двойником. Три круга кошачьего танца, соприкосновение всезнающих носов, две истории: о ночной жизни дворового мусорного бака и о концерте с пауком. Потом они бегут – лапа к лапе, ребро к ребру – мимо погасшего экрана телевизора, мимо уснувших тел, и наконец сворачивают в дверной проём, в душную темноту, где сидит хозяйка с третьим котом на коленях. Синхронным прыжком коты запрыгивают на острые хозяйские плечи. Их шкуры смешиваются, образуя одно пушистое одеяло.

***
Сфинкс задумчиво рассматривает Рыжего, словно пытаясь что-то припомнить. Рыжий почёсывается.
– Чем ещё могу быть полезен?
– Сними, пожалуйста, очки, если тебе не трудно, – просит его Сфинкс.
Рыжий морщится:
– Ловишь на слове? Не очень-то это по-дружески. Ладно, так и быть. Но ненадолго.
Он поворачивается спиной к коридору и, воровато оглянувшись, сдёргивает очки. И исчезает.
Во всяком случае, так кажется Курильщику. Что Рыжий исчез. На Сфинкса печально смотрят тёмные глаза в медных ресницах, а худое лицо их владельца принадлежит какому-то незнакомцу, который никак не может быть Рыжим. Исчезли бритые брови, шрамы на подбородке, мерзкая ухмылка. Глаза ангела стёрли их, изменив лицо до неузнаваемости. Длится это наваждение пару секунд, после чего Рыжий надевает очки, и ангел исчезает. Остается неврастеник и извращенец.
– Всё, – заявляет он, облизываясь. – Аттракцион окончен.
– Спасибо, – без тени иронии благодарит его Сфинкс. – Я соскучился по тебе, Смерть. Действительно соскучился.
– Скучай дальше, – огрызается Рыжий. – Смерти больше нет. Оставим стриптиз до лучших времён.
– Извини, Рыжий, – встревает в их разговор Курильщик. – Это, конечно, не моё дело, но очки тебя очень уродуют.
– Ха! – мрачно откликается Рыжий. – А зачем, по-твоему, я их ношу? Чтобы казаться лапочкой? И с чего это, как ты думаешь, у нас в Крысятнике все дрыхнут в спальных мешках? Да затем же. Чтоб мне не прикручивать эту блядскую оптику к морде скотчем. Высокая должность, скажу я тебе, не такое дело, при котором стоит выглядеть героем манги.

И ещё один кусочек про глаза Рыжего, я просто не могу удержаться.

***
Поёрзав и поулыбавшись непонятно чему, он сдвигает зелёные очки на лоб и превращается в сказочное существо из другого мира. Очень печальное. В его глаза можно смотреться, как в зеркало, в них можно утонуть, к ним можно приклеиться навечно, крепче, чем к любой мухоловке, прикидывающейся столом. Собственное отражение в них всегда красивее, чем в настоящем зеркале, от него тоже трудно оторваться.
Крыса смотрит на себя, смотрит долго – и встряхивает головой, отгоняя наваждение.
– Ты бы ещё разделся.
Пожав плечами, Рыжий опускает очки на переносицу. Тянется к ней и медленно, одну за другой, переворачивает её бирки изнанкой наружу. С обратной стороны они закрашены.
– Не смей, – предупреждает Крыса. – Такого я никому не позволяю. Это мои глаза.
Рыжий так поспешно отдергивает руку, что становится смешно.
– А твои врут, – добавляет она мстительно. – Показывают улучшенную версию.
Рыжий качает головой:
– Они показывают то, что есть. Это у тебя после встреч с родителем заниженная самооценка.
Ей хочется сказать ему что-нибудь резкое, что-то такое, что бы навеки его от неё отвадило. Отбило охоту лезть к ней в душу и приставать с дурацкими утешениями. Показывать ей собственные неправильные отражения. Но она не в силах от них отказаться, они ей необходимы хотя бы изредка. Хотя бы в такие дни, как этот. Особенно в такие дни. И Рыжий прекрасно это знает. Она думает о себе в шоколадных лужицах его глаз. Такой красивой.

Несколько картинок

Собрание по поводу кроссовок Курильщика



Чёрный, Курильщик и рисунок Леопарда



Македонский



Слепой



Сфинкс и Слепой



Снова Сфинкс и Слепой



Жаль, что не удалось отыскать идеального Лорда или Рыжего. Портретов Лорда вообще на удивление мало; вот Рыжего рисуют довольно часто, и иногда вполне удачно, но моего среди них нет. Надо учиться рисовать, что тут скажешь.
А ещё я сохранила много шикарных Стервятников и Шакалов, но не могу выбрать лучших, поэтому выкладывать не буду.

Слэшерское

Кажется, я немного влюбилась в Слепого (смейтесь-смейтесь). В последний раз я испытывала нечто похожее по отношению к вымышленному персонажу, когда познакомилась с Шутом.
Но слэш, конечно, тоже никто не отменял. Глаза мои беспомощно разбегались, дезориентированные изобилием потенциальных пейрингов, но, когда впечатления слегка улеглись, из пепла сомнений торжественно восстали Сфинкс со Слепым, и я торжественно благословила их союз. Ура! Ура! Ура!
А то я уже устала от порносериалов по J2, ежедневно транслируемых по всем каналам моего воображения.
Впрочем, помимо Сфинкса и Слепого там ещё тьма персонажей, которых можно сослэшить, есть где разгуляться. Обязательно надо придумать что-то для Лорда, а то его каноничная пассия не вызывает у меня особой симпатии, да и великая вобюль между ними кажется надуманной и недолговечной.
Эх, я бы написала фанфик, но мои комплексы уже достигли таких размеров, что даже вести дневник становится всё труднее, какие уж теперь фанфики...

@музыка: Lord Of The Lost – "Never Let You Go" (feat. Ulrike Goldmann)

@настроение: Безвольно-вялое

@темы: В поисках смысла, Лучи добра, Слэш наш насущный, Настоящее Что-нибудь, Рецензии и реакции, Книги